Лишь управляющий не получил ни парчового одеяния, ни единой драгоценности в отличие от обычных слуг, которые награждались сокровищами, как только пересекали порог кухни. Однако ему было позволено есть и пить на кухне, если он молил об этом, стоя на коленях.
— Где кудесник? — вопрошал он, опускаясь на колени перед разодетым в багрец поваренком и моля его о крохотном кусочке мяса.
Слуги неизменно были любезны с управляющим, как и с его полубезумным господином, гораздо любезнее, чем прежде, ибо теперь они могли позволить себе великодушие.
— Мы думаем, что он ушел, господин управляющий.
— Ушел? Вы уверены?
Видимо, так оно и было, ибо день за днем и ночь за ночью по дому метался Шарак с ржавым мечом в руках, исхудавший как жердь и полу-обезумевший от голода, жажды, паразитов и разрушений. Он жаждал мести и не находил своего обидчика, а между тем рядом опадали последние шпалеры и последнее золото превращалось в шлак. Крыша кусок за куском обваливалась, пока в одну прекрасную ночь Шарак не оказался под открытым небом, усеянным звездами, которые, казалось, когда-то принадлежали ему.
Куда девалось время? И что с ним стало? Все смешалось. Сколько он прожил в таком состоянии, бродя в лохмотьях по руинам с прилипшим к позвоночнику животом и прислушиваясь к отдаленным и недосягаемым звукам пиров?
— Месяц, не более того, — ответил ему кто-то. — А тебе кажется дольше?
Глаза Шарака вспыхнули огнем.
— Где ты, мальчик? — прохрипел он. — Подойди ближе, ближе…
И перед ним послушно возник прекрасный юноша с черными распущенными волосами и еще больше похожий на девушку, чем прежде. И обезумевший Шарак поднял на него меч. И он разлетелся на куски, поранив своего хозяина, и тогда Шарак разрыдался от ярости и отчаяния.
— Ты лишил меня дома. Кто меня приютит? Когда на богатого человека падает такое проклятие, друзья его оставляют. Неудивительно, что это чудовище — твой отец — отправил тебя ко мне.
— Мне предстоит служить тебе еще восемь месяцев, — промолвил Лжеджайреш, чья фигура смутно мерцала в темном коридоре. — А потом, если останешься недоволен мною, ты меня выпорешь. — И снова раздался его ужасный смешок.
— Смилуйся! — вскричал Шарак. — Назови цену моего избавления.
— Милость? А что это такое? Ты сам определил свою судьбу, сказав о жестоком уроке.
— О, я уже все понял, — застонал Шарак, падая на пол.
— Ты наскучил мне, утомил своими выходками, — промолвил юный кудесник. — Похоже, твои неприятности следует растянуть на девять лет, а не на девять месяцев. Ну, да ладно. Я положу им конец. С восходом солнца ты избавишься от своего горя.
— О, позволь облобызать подол твоего платья, добрый, мудрый Джайреш.
Но прелестное видение уже исчезло. Исчезло насовсем, чтобы пойти дальше навстречу своим бедам. Всю ночь Шарак пролежал на полу, молясь богам, чтобы исполнилось обещание всемогущего юноши.
Встало солнце, и первые его лучи разбудили Шарака в груде развалин, в которые превратились верхние покои. И вдруг он увидел, что все разрушения исчезли. Шарак снова находился в роскошном особняке. Цветочные ковры купались в солнечном свете, и тот разгорался еще ярче, отражаясь от позолоты.
Шарак, бормоча что-то под нос, перебегал из комнаты в комнату. Он ощупывал убранство и орнаменты, словно они принадлежали не ему, воровато оглядывался и, как нищий, топтался в дверях, пожирал глазами пищу на столе. Наконец голод взял свое. Купец вонзил зубы в белый хлеб, как изможденная собака, и с хлебом ничего не произошло, только хрустнула ароматная корочка, и язык ощутил медовую мякоть… Все обратилось вспять. И хотя
Шарак чуть не лишился чувств от счастья, он ощутил чистоту своего тела, облаченного в тонкие ткани, и тяжесть перстней на пальцах, которые еще недавно обжигали его, плавясь и стекая…
И вот Шарак поднял сияющую руку и позвонил в серебряный колокольчик. По этому знаку к нему всегда вбегал слуга, дожидавшийся его распоряжений за дверью.