- Давно.
- Сколько?
Оставшуюся в ложке жидкость старуха выплеснула обратно в котел.
- Лед ушел. Я пришла. Джеймс нахмурился:
- Вы хотите сказать, что родились после очень холодной зимы?
Широким жестом она обвела ложкой вокруг:
- Весь лед. В Корнуэльсе не стало льда. Я пришла. Несколько минут Джеймс молчал, потом спросил: Вы хотите сказать, что родились в ледниковый период?
Старуха не отвечала. С постели послышался голос Лидии:
- Джеймс, сколько она еще собирается возиться? Я умираю с голоду.
- Уже недолго.
Он подошел к ней и присел на краешек кровати.
- Ты знаешь, она говорит, что родилась в ледниковый период.
- Да? - Лидия зевнула. - А когда это было?
- Я точно не знаю, но по меньшей мере сто миллионов лет назад. Может быть, и больше.
- Глупости. Я же говорила, что она чокнутая.
- Разумеется, такое невозможно. Но она и в самом деле какая-то необычная. Она легко донесла тебя сюда, а ей ведь уже столько лет. Может быть, она и вправду отголосок ледника? Ее предки жили здесь миллионы лет, и их наблюдения передавались от поколения к поколению. В таком случае у нее самая настоящая расовая память. К тому же Корнуэльс был единственной частью Британских островов, не покрытой льдами; здесь до сих пор находят кости ископаемых гигантов.
- Это для меня слишком сложно, - Лидия снова зевнула.
- Интересно узнать правду, - Джеймс посмотрел на старуху. - Я бы не удивился, если бы узнал, что она не совсем человек. Очень странная. Наверное, когда-то таких, как она, было много в этих местах. Они жили в пещерах глубоко под землей. Может быть, эта огромная дверь ведет в их лабиринт.
- Ты снова. - Лидия нахмурилась. - Ты же взрослый человек. Она самая обыкновенная старушка, спятившая с ума от одиночества. Таких, как она, ты здесь найдешь миллион. Выжившая из ума старушонка; только и делает, что воняет до небес, не приведи господи!
Тем временем предмет их обсуждения заковылял к кровати, неся в руках дымящуюся миску остро пахнущей смеси. Старуха сунула ее Лидии с коротким наставлением: "Ешь".
Лидия неторопливо подхватила серебряную ложку, наполовину погрузившуюся в жидкость, и осторожно попробовала.
- Неплохо. Чуть переперчено, если это перец, но вполне сносно.
Старуха обернулась к Джеймсу: "Ешь".
Он сел на один из трехногих стульев и взял ложку, стараясь не смотреть в сторону странной хозяйки, которая вскоре отложила свою ложку и прихлебывала прямо из миски, пальцами проталкивая в рот куски мяса.
- Ваши тарелки и ложки, - Джеймс заметил, что разговаривает громко, как глухой, - они очень старые?
- Угу, - старуха использовала собственную шаль вместо салфетки. - Дом. Война.
- Вы хотите сказать, что во время прошлой войны разбомбило дом, и вы?..
Он остановился. Было бы невежливо заходить дальше в своих предположениях, однако старуха отрицательно затрясла головой.
- Короткий волос, длинный волос... Война.
- Господи Боже! - Джеймс оглянулся на Лидию. - Она говорит о гражданской войне. Семнадцатый век. Кирасиры Кромвеля. Железнобокие и кавалеры.
- Чепуха, - Лидия уткнулась в свою тарелку. - Как вкусно, а что она еще говорит?
- По-моему, она знает, о чем говорит. - Он дружелюбно кивнул старухе: Было очень вкусно. Мы вам очень признательны.
Старуха встала, подошла к посудному шкафу и вернулась к столу с каменной бутылью и двумя оловянными кружками. В каждую она налила щедрую порцию густой янтарной жидкости.
- Пейте. Хорошо. Спать.
- А она не тратит много слов, - заметила Лидия.
- Тише, она может услышать.
- Она глухая, дорогой. - Лидия полулежала на кровати, укрытая двумя пальто, сытный ужин заметно поднял ее настроение. - И сумасшедшая к тому же.
Состроив гримаску, она передразнила:
- Ты - Джейн. Я - Тарзан.
Казалось, что старуха и в самом деле не слышит их или не понимает: она невозмутимо поднесла полную кружку Лидии и повторила свое краткое наставление: "Пей".
Джеймс отпил из своей кружки. Вкус жидкости напоминал выдержанное персиковое бренди; мягкая, ароматная струйка скользнула по горлу, взорвавшись восхитительной теплотой где-то внутри желудка.
- Осторожнее. - предупредил он, - эта штука лягается, как необъезженный жеребец.
- Пусть лягается, - Лидия уже осушила свою кружку. - Мы же никуда не собираемся идти сегодня вечером?
- В самом деле, - Джеймс почувствовал, как улетучиваются остатки его осторожности, - очень хорошая вещь.
Он повернулся к старухе, подбирая слова и выговаривая их, как если бы разговаривал со слабоумным иностранцем.
- Очень хорошо. Старое, да? - он постучал по своей кружке. - Это очень старое? Вы долго хранили его? Старуха кивнула:
- Дедушка... старое, как дедушка.
- Ваш или мой? - он допил остатки жидкости и не возражал, когда старуха снова наполнила кружку. - Если они пили это в ледниковый период, им был не страшен никакой мороз.
Неожиданно он обнаружил, что с трудом ворочает языком.
- Ваш дедушка, или мой, или еще чей - они делали эту штуку из персиков, да?
- Нет, - ответила старуха.
- Нет?.. - Джеймс почувствовал, как его голову покачивает из стороны в сторону, но ничего не мог с этим поделать. - Тогда как вы это делаете?.. Из чего вы делаете?
- Кровь, - ответила старуха.
Прежде чем отключиться, Джеймс повторил: "Кровь" - и на какое-то время провалился в кромешную темноту.
Первыми к жизни вернулись его глаза. Огонь в камине разгорелся; ярко пылало свежее бревно, голубоватый дым забирался в отверстие дымохода. Потом Джеймс начал различать окружавшие его звуки: бревно потрескивало, выстреливая серией сердитых щелчков; заунывная, лишенная мелодии песня слетала с высохших губ старухи, которая раздевала Лидию.
Джеймс полулежал в кресле-качалке, ноги свешивались на пол, а голова, отказывавшаяся повиноваться его приказам, без всякой тревоги или удивления отметила, что он не может пошевелиться. Он не мог ни двигаться, ни говорить, даже не мог моргать.
У Лидии было изумительное тело, он не переставал им восторгаться. Когда старуха взвалила это обнаженное тело себе на плечи и понесла его к убранному после ужина столу, художник в Джеймсе восхитился чистотой линий спины и янтарным отливом волос, волною ниспадавших до пола. Если бы только старая карга могла постоять спокойно!
Однако старуха не хотела стоять спокойно. Свалив Лидию на стол, она просеменила к шкафу и вернулась с мотком крепкой веревки. Ее заунывное пение поднялось на целую октаву, крошечные ступни пританцовывали, отбивали такт, когда она связывала ноги Лидии от икр до бедер. Затем старуха согнула ее руки в локтях и так же крепко перевязала их.
"Она лежит, как связанный цыпленок, - беззвучный смешок пробежал в голове Джеймса, - готовый отправиться в духовую печь".
Старуха отступила назад и казалась очень удовлетворенной результатами своих трудов, рассыпавшись дребезжащим смешком, она подхватила себя под бока и пустилась в радостный пляс по пещере.
- Хорошо, хорошо...
- А где же начинка? - Джеймс хотел сказать, что Лидию забыли выпотрошить и нафаршировать яблоками перед духовкой, как вдруг почувствовал беспричинное раздражение оттого, что тело отказывалось ему повиноваться.
Старуха, в сильном возбуждении, подбежала к дальней двери, которую Джеймс принял за башенные ворота, и энергично повернула в замочной скважине громадный ключ. Схватив железное кольцо, потянула. С пронзительным скрипом дверь растворилась. Порыв холодного воздуха заставил затрепетать пламя свечей; волосы Лидии зашевелились, словно змеи Горгоны. Из-за двери донесся шум падающей воды и какой-то странный резкий звук, похожий на шипение прохудившегося кузнечного меха.
Шаркая, старуха сделала несколько осторожных шагов вовнутрь и позвала:
- Данмор! Данмор!
Царапающий звук. Потом громкий задыхающийся кашель - отхаркивающие, отвратительные плевки, - серия взрывающихся тресков, сопровождаемых протяжными стонами.
- Ешь. - позвала старуха.
Скрежетание - может быть, это было дыхание? - стало громче, затем участилось; размеренное похрустывание камней, тяжелая поступь, и снова болезненный кашель.