— Вы хотели ознакомиться с моими книгами? — медленно спросил мистер Тэппервиль, мало-помалу вникая в характер ужасного замысла. — Я… я никогда не слыхал ничего подобного.
— Я думаю! Но, видите ли, мистер Тэппервиль, вы вели весьма уединенный образ жизни. Я уже сказал, что, убедившись в неосуществимости моего замысла и к тому же раскрыв в тот же день все, что мне нужно было знать, я перевел свой счет. Тэппервиль, кто такой Джон Стильман?
У Поля Эмери была роковая способность заставлять людей вздрагивать.
Мистер Тэппервиль чуть не вскочил с кресла при этих словах.
— Стильман? — пробормотал он. — Я… я не понимаю вас.
— Никто не понимает меня, может быть, потому что я говорю слишком ясно, — сказал Эмери. — У вас имеется счет человека, которого зовут Стильман, — счет побольше моего и гораздо более опасный. Банк Стеббинга выжил бы, имея меня в списке своих клиентов, но счет Стильмана свалит вас, ваше богатство и ваш банк в такую густую грязь, что вы задохнетесь в ней.
Секунду Тэппервиль в ужасе смотрел на Эмери.
— Я отказываюсь, категорически отказываюсь обсуждать дела банка, — сказал он, дрожа от гнева. — Это позор… Дела так не делаются… Как вы смеете, сэр…
Эмери жестом попросил его замолчать.
— Может быть, все это так, но я говорю вам, что Стильман опаснее змеи!
— Я отказываюсь обсуждать этот вопрос, — сердито сказал мистер Тэппервиль, нажимая кнопку. — Вы говорите о даме, сэр, о даме, которая хотя и занимает скромное положение в вашей конторе в Сити, тем не менее, имеет право на мое уважение и на мое восхищение, сэр!
Эмери, пораженный, глядел на него.
— Дама? — недоверчиво сказал он. — В моей конторе в Сити? Господи!
Глава 32
Джон Стильман, таинственный клиент банка Стеббинга, оказывался Эльзой Марлоу!
«Зловещий человек», онемев от изумления, уставился на раскрасневшегося банкира.
Племянница Мориса Тарна!
— Вы говорите о мисс Марлоу, я полагаю?
— Я не говорю ни о ком, сэр. — Голос мистера Тэппервиля был хриплым от гнева. — Вы хотели, чтобы я выдал священную тайну? Я никогда не прощу вам этого!
В кабинете появился бухгалтер.
— Выведите майора Эмери из банка и ни под каким видом не впускайте его больше сюда!
Эмери продолжал смотреть на Тэппервиля.
— Или вас грубым образом ввели в заблуждение и надули, или вы лжете, Тэппервиль, — сказал он. — У мисс Марлоу нет никакого счета в вашем банке ни на свое, ни на чье-нибудь другое имя!
— Я отказываюсь, решительно отказываюсь произнести хотя бы слово! Вот дверь, сэр!
Эмери собрался сказать что-то, но передумал, повернулся и вышел.
В течение четверти часа мистер Тэппервиль кипел от гнева. Наконец он достаточно оправился, чтобы снова вызвать бухгалтера.
— Принесите счет мистера Стильмана, — резко сказал он.
— Я собирался говорить с вами об этом, сэр…
— Не надо! Принесите счет!
Несколько минут спустя перед ним была положена раскрытая книга. К этому времени к нему вернулась — до некоторой степени — его обычная вежливость.
— Вы должны извинить мне мою… гм… вспыльчивость, но майор Эмери причинил мне неприятность, очень большую неприятность…
Он взглянул на раскрытую перед ним страницу и нахмурился.
— У него нет перебора?
— Нет, сэр, у него нет перебора, но это все, что можно сказать. Он занимался колоссальной спекуляцией. Взгляните!
Бухгалтер указал пальцем на ряд цифр.
— Все это маклерские чеки. Он играл на ангорской нефти. Мы купили для него много акций, но они упали втрое за неделю. Я хотел просить вас поговорить с мистером Стильманом…
— Вы его никогда не видели? — спросил Тэппервиль, не подымая глаз.
— Нет, сэр. Счет был открыт вами. Я не помню, чтобы этот клиент когда-либо был в банке. Мне всегда казалось, что подпись на чеках похожа на дамскую…
— Ладно, ладно, Томас, — недовольно бросил мистер Тэппервиль. — Я сам напишу мистеру Стильману. Насколько я могу видеть, он потерял значительно больше четверти миллиона за эти полгода.
Он с шумом захлопнул книгу и жестом руки показал бухгалтеру, что он может унести ее.
— Четверть миллиона — в трубу! — с ужасом подумал он.
Для мистера Тэппервиля капитал был живым существом, которому было больно, когда с ним обращались жестоко. Двести пятьдесят тысяч, обращенных в ничто! Эта мысль была ужасна! Он достал листок бумаги и начал писать письмо. Написав часть его, он с недовольным лицом перечитал написанное и, подойдя к камину, зажег спичку и стал наблюдать, как бумага постепенно сгорает. Больше он в это утро не работал, целиком поглощенный своими мыслями.