Метрдотель Фред, мрачный и злой, тихо выскользнул в полуоткрытую дверь и кому-то махнул рукой в коридоре.
— Пожалуйте к столу, — произнес он, вернувшись в комнату.
Глава II
Майлз Хеммонд не был склонен принимать всерьез историю, рассказанную Жоржем Антуаном Риго и смахивавшую на небылицу, страшный сон или розыгрыш. Подобное впечатление возникало из-за манеры профессора Риго излагать самые обычные факты с чисто французской аффектацией, бросая при этом на слушателей многозначительные взгляды, как бы давая понять, что рассказчик просто потешается и сам не очень верит тому, о чем ведет речь.
Позже Майлз убедился, что в словах Риго не было ни капли вымысла. Но в те минуты…
Перед ужином в комнате царила напряженная тишина, четыре канделябра, стоявшие на столе, бросали неяркий подрагивающий свет. Гардины были раздвинуты, и в приоткрытые окна тянуло прохладой. Снаружи продолжал шуршать дождик в темно-лиловой мгле, которую пробивал лишь тусклый свет двух или трех окон из ресторана напротив. Вся обстановка располагала к тому, чтобы со вниманием выслушать доклад на криминальную тему.
— Раскрывать нераскрытые преступления! — нарушил молчание профессор Риго, позвякивая ножом и вилкой. — Вот настоящее занятие для человека со вкусом. — И он очень серьезно взглянул на Барбару Морелл. — Вы любите составлять коллекции, мадемуазель?
Порывистый ветерок, пахнувший сыростью, влетел в окно и заставил вздрогнуть язычки свечей, легкие тени скользнули по лицу девушки.
— Коллекции? А какие? — спросила она.
— Например, вещей, связанных с преступлениями.
— О нет! Не дай Бог!
— В Эдинбурге жил человек, — задумчиво продолжал профессор Риго, — у которого была перочистка, сделанная из человеческой кожи, из кожи Берка, «потрошителя трупов».[3] Вас это пугает? Но Бог тому свидетель, — усмехнулся он, сверкнув золотой коронкой, и снова напустил на себя серьезный вид, — я мог бы назвать вам имя дамы, такой же очаровательной, как вы, которая украла надгробную плиту с могилы Дугала, убийцы Мота Фарма, из тюрьмы Челмсфорд и установила ее на клумбе в своем саду…
— Прошу прощения, — сказал Майлз, — все ли, кто изучает истории преступлений, занимаются подобным коллекционированием?
Профессор Риго помолчал.
— Нет, конечно, это причуды экстравагантных особ, — признался он, — но все-таки причуды забавные. Что касается меня, скоро я вам кое-что продемонстрирую.
Больше он не произнес ни слова до самого конца ужина. Когда подали кофе, он закурил сигару, придвинул свой стул к столу, прислонил к креслу желтую полированную трость, на которой заиграли отблески свечей, и оперся округлыми локтями на стол.
— Близ маленького городка Шартрез, что в семидесяти милях к югу от Парижа, в тысяча девятьсот тридцать девятом году жила одна английская семья. Вы, может быть, слышали о Шартрезе? Многим этот городок представляется средневековым селением с почерневшими от старости каменными домами, погруженными в дремоту, и в какой-то степени это верно. Шпили собора, стоящего на холме среди необозримых полей, видны очень издалека. В город въезжаешь через ворота Порт-Гийом с их круглыми башнями, проезжаешь по булыжным мостовым, где куры и гуси выскакивают чуть ли не из-под колес, и крутыми улочками поднимаешься к отелю «Великий монарх». У подножия холма среди разрушенных старинных крепостей и склоняющихся к воде вековых ив вьется река Ора. Когда опускается вечерняя прохлада, жители Шартреза любят гулять у развалин в тени персиковых деревьев. В дни ярмарки — уф! — быки и коровы так ревут, будто славят самого дьявола. В ларьках, стоящих рядами, продаются всякие безделушки, а продавцы орут не менее оглушительно, чем скотина. — Профессор Риго на секунду умолк. — Суеверия там так же въелись в души, как мох в скалы. В общем, когда отведаешь лучшего во Франции хлеба и хлебнешь доброго вина, хочется сказать себе: нет лучшего места, чтобы осесть надолго и написать книгу… Там есть и мельницы, и кузницы, и стекольные и кожевенные фабрики, и всякие мастерские. Я должен об этом упомянуть, потому что самой большой по местным масштабам кожевенной фабрикой — «Пелетье и К°» — владел англичанин, мистер Говард Брук. Бруку было лет пятьдесят, а его достопочтенной супруге — чуть меньше. У них был сын Гарри, лет двадцати с небольшим. Никого из них уже нет на этом свете, так что я могу свободно о них говорить.
Майлз невольно поежился, подумав, однако, что по комнате опять пробежал ветерок.
3
Знаменитый убийца, продававший трупы своих жертв профессору анатомии Эдинбургского университета. —