– Как-как? – опешил философ.
– Печки, говорю, у нас не той системы.
Моя бабуля, она в частном секторе жила, и до тех пор, пока батя ей в дом газ не провел, топила зимой печки – одну, ту что в зале, голландку, дровами, а вторую, га кухне, некогда бывшую русской печью, но к моему рождению уже сильно переделанную – углем. Ну и дровами тоже, конечно, но сугубо для того, чтобы огонь в принципе загорелся.
А поскольку на каникулах в частном доме, к тому же недалеко от озера и леса расположенном, гораздо интереснее, чем в квартире, ничего удивительного, что именно у бабушки я их и проводил. Летом с пацанами на озеро, зимой – лыжи-санки юзали, осенью по грибы… Весной тоже находили чем заняться.
Ну и ноут с мобильным модемом по вечерам – куда ж без этого.
Так что с примерным устройством печки я знаком – топка, дымоход с заслонкой, поддувало – все дела. Сложить не сложу, но юзать умею на уровне уверенного пользователя.
Вот примерное устройство бабушкиной печи я Щуме на листочке пером и накидал.
Философ наблюдал за моими упражнениями в строительном черчении с квадратными глазами. Не то, чтобы он не знал, что такое печь – знал, разумеется. Это в равнинной Ашшории зимой тепло и снега почти не бывает, а вот в горах – точно знаю по монастырским воспоминаниям Лисапета, – и снег, и сосульки и колотун-бабай полный. Без печей никак, только конструкция у них больше камин напоминает, чем что-то другое.
– Так-так… – Золотой Язык в задумчивости рассматривал мои каляки-маляки. – Получается, что через вот это нижнее отверстие воздух попадает в печь, проходит через решетку и снизу дует на дрова и уголь, выходя через трубу в противоположной части камеры для топлива?
– Горячий воздух, нагретый пламенем от загоревшихся дров, поднимается вверх – это общеизвестно, – а поскольку природа не терпит пустоты, он тянет за собой воздух холодный, который в свою очередь в топке нагревается, создавая тягу и так увеличивая жар, что даже уголь через какое-то время загорается. А уж он горит так горячо, что сам же новые порции угля зажигает. – я замолк, припоминая не забыл ли чего важного. – Кажется, там еще от высоты трубы зависимость есть – чем она выше, тем лучше.
По крайней мере на кораблях начала двадцатого века, которые как раз на угле-то и ходили, трубы были не так чтоб сильно меньше мачт, и что-то я такое на форуме WoWS[4] читал, что вроде это было для тяги. Я там, правда, все больше по техническим разделам шарился (ну и во флудилке, разумеется), а не историческим, но нечто такое где-то в тех краях видал.
Может и ошибаюсь, конечно. Историк из меня еще хуже, чем технарь.
– Тут я, досточтимый, не могу быть уверен. Надо проверять.
– Надо. – задумчиво протянул Щума. – Обязательно надо. Ведь, подумать только, это получается самодувный мех.
Он оторвался от рисунка и испытующе поглядел на меня.
– Повелитель, откуда вы берете все эти знания?
– Рыбы нашептали.
– Какие рыбы? – опешил философ.
– С плавниками и хвостом. – охотно пояснил ему я. – Ладно, я тебя собственно, зачем звал-то…
Пододвинув к центру стола давно отброшенный в сторону и забытый трактат «Пневматика» я ткнул пальцем в чертеж «Шара Аксандрита».
– Вот это надо к делу приспособить.
– Ваше величество, – вздохнул наставник царевичей, – я уже говорил, что ума не приложу как это можно сделать.
– Это от того, что ум твой слишком большой и мыслишь ты о высоком. Был бы подурнее да поприземленнее, так враз догадался бы. Мельничный жернов что вертит?
– По разному. – ответил Щума. – Или водяное колесо, или же ветряк. Бывает еще, что ослика по кругу водят.
– А если вот эту вот – я ткнул пальцем в чертеж, – хреновину присобачить?
Глава гильдии философов подумал, потому подумал еще раз и вынес вердикт:
– Будет крутить жернов, но это выйдет мельнику во много раз дороже.
– Это только если его приделать к одному жернову. А если к десяти, через шестеренки там всякие?
– Через шестерни и от водяного колеса можно. – пожал плечами Золотой Язык.
– А если сто?
– А сто-то зачем? – искренне изумился Щума.
Следующие полчаса помалкивал уже он, покуда я ему излагал концепцию индустриализации пополам с иными способами использования парового двигателя – от пароходов и локомобилей, до насосов в шахтах и паровых молотов. Под конец моего спича философ сидел с собравшимися в кучу глазами.
– …и многие, многие иные применения может пытливый ум найти для парового движителя. – закончил я.
– Государь, – Щума устало и как-то обреченно поглядел на меня. – А вы меня с теми рыбами не познакомите?
* * *
Едва наставник царевичей успел свалить из царского кабинета, как туда же принесло нового Главного министра. И опять всего из себя модного.
Всё же не устает меня этот толстяк поражать. Поначалу-то кажется, что тюфяк-тюфяком, жадный и трусливый дурак, а поди ж ты – и модник-эстет каких поискать, кутюрье, талантливый и уважаемый управленец, наездник от Тулпара[5], искушенный в придворных интригах пройдоха, да еще, как выяснилось, и мечник.
Мы тут, третьего дня, с Латмуром вышли на балкончик, посмотреть как у царевичей идут занятия по боевой подготовке, а там – глядь, – не Вака моих внуков по плацу гоняет, а Штарпен Ваку, да так шустро, что десятник от меча князя едва защищаться и уходить успевает. Я прямо там чуть и не сел.
– А что ваше величество так удивляет? – невозмутимо спросил Железная рука, глядя на мою ошалелую физиономию. – Штарпен когда-то был сотником Блистательных.
– Эммьюууэ?.. – уточнил я, не приходя в полное сознание.
– Мы с ним вместе служили. – охотно пояснил Ржавый. – А когда прошлый командир гвардии, князь Большой Горы, из-за преклонных лет уже не смог исполнять своих обязанностей, я возглавил Блистательных, а Штарпена ваш царственный брат поставил во главе столицы.
Ага. Каген, значит, вертикаль власти на силовиках строил. Понятно теперь, отчего в период междуцарствия все не развалилось к чертовой матери вдребезги и напополам. Да и опасения возводивших меня на трон заговорщиков, относительно столичного гарнизона и его подчинения наместнику Аарты, теперь кажутся куда как обоснованнее.
– Князь Хурам не показался мне таким уж дряхлым. – заметил я.
– Хурам? – удивился главногвардеец. – Нет, государь, наместник Запоолья – это сын прошлого капитана Блистательных. Он сам-то выше простого витязя не продвинулся, и покинул наши ряды еще во времена командования своего отца. А вот на чиновничьей службе вполне преуспел.
Внизу, под балконом, князь Когтистых Свиней ловко крутанулся и с громким хеканьем опустил клинок на шлем Ваки. Наставник царевичей, пошатываясь, сделал пару шагов назад, опустил свой меч и потряс головой.
– А служил Хурам, я так понимаю, под рукой князя Штарпена? – мне вспомнились слова столичного градоначальника о их взаимной неприязни.
– Отнюдь, повелитель, под моей.
– И чего же они тогда промеж собой не поделили? – изумился я.
– Что могут не поделить двое молодых мужчин? – усмехнулся Латмур. – Хурам у Штарпена невесту увел.
Сегодня, бывший уже теперь, наместник Аарты и Ежиного удела, а ныне – Главный министр Ашшории, – вынес окружающим очередной модный приговор. Облачен князь был в роскошное алое шервани с серебряным шитьем и позументами (и таким количеством карманов, что Вассерману впору было бы удавиться от зависти), на левой руке у него красовалась обтягивающая замшевая перчатка, украшенная кристалликами горного хрусталя – вот кто меня тянул за язык, про стразы ему рассказывать? – а с кисти правой, на витом шелковом шнуре,свисал веер из перьев павлина.
Ну нифига себе принц Корум[6] на бодипозитиве!
– А, князь, заходи-заходи, дорогой. – поприветствовал его я. – Присаживайся, рассказывай, каково оно тебе, на новой-то должности.
– Благодарю, ваше величество, еще никак. – Штарпен поклонился и сел в предложенное кресло. – Принимаю дела, потихоньку рву на голове волосы.
– Ты с волосами особо не усердствуй, а то шапка по лысине скользить будет и на нос станет съезжать, что в твоем положении уже как-то несолидно. – я облокотился на столешницу. – Случилось уже что-то, или ты так пришел, поплакаться?