В то время как Крэйг калечил людей, я боролся с нехваткой веры в дзю вадза, десятью или двадцатью бросками с непрерывным нападением и защитой. После серии из двадцати бросков у нас всегда сбивалось дыхание. Однажды Андо устроил нам серию из шестидесяти бросков в роли нападающего, затем, поменявшись, шестьдесят бросков в роли защищающегося. Те, кто справился с этим, были истощены. Несколько сдались.
На другом уроке Мастард распорядился атаковать меня сверху спереди, и я должен был бросить Бешеного Пса десять раз. Но вместо того чтобы смениться, он оставил меня и дал указание Крэйгу занять место Бешеного Пса. Я подумал, что оказался в обычной жестокой обработке, практикуемой Крэйгом. Но нет, я должен был бросить его десять раз. Затем следующие сэншусеи и следущие, и Йоджи, и Пол, и Толстяк. Я действительно пробовал выполнить это на Поле, и он наслаждался этим. Есть одно движение, когда вы ныряете под ноги нападающего, и он должен кувыркаться через вас. Если сделать это невовремя, то может быть опасно, поскольку ноги атакующего могут застрять, и тогда он сломает себе колени из-за инерции своего тела. Некоторые учителя осуждают это действие в целом. Я сделал два раза подряд на Поле и, конечно, он не имел никаких проблем, но к тому времени я так устал, что не боялся никаких последствий за такие действия.
Я выполнил сто тридцать бросков, последние шестьдесят в странно сконцентрированном, но отрешенном состоянии ума. У меня не осталось никаких сил, и все же, приводя тело в правильную позицию, я был все еще в состоянии бросать людей. Когда я закончил, все аплодировали. Вилл сказал: «Я прямо увидел, как ты стал там лучше».
Это было как другое толкование правдивых слов Тессю: «Ум не имеет никаких пределов. Используйте такой ум.»
Также это было тем видом обучения действием, который делал Мастарда экстраординарным. Но к этому моменту я настолько сильно в это погрузился, что это никак не могло повредить. Чтобы выжить, я поддался групповому обожествлению человека. Даже Рэм сказал потом: «Мастард — хороший парень, очень хороший парень. Мы все, что у него есть. Он действительно беспокоится о нас.»
Кабинет стоматолога был пуст, когда я прибыл с моим неопределенным назначением — в среду или четверг днем. Регистраторша указала мне на веселые цветные шлепанцы, которые следовало надеть, и я ждал с некоторой нервозностью прихода дантиста. В кабинете был тот же зубной запах (страха и жидкости для полоскания рта), что я помнил с детства. Я разглядывал стулья и прикрученные угловые держатели бормашин. Современные ли они? Я не мог сказать. Это ведь Япония — они точно должны быть самой последней высокотехнологичной модели? Светильник был пылен и, видимо, родом из семидесятых. Уже слишком поздно отступить?
Стоматолог, примерный и выглядящий утомленным мужчина, подозвал меня с одного из этих стульев. Любезная регистраторша одела белый халат и стала его ассистентом. Возможно, они были женаты. Его голос был низок и убедителен, но со мной он много не разговаривал. Не говоря ни слова, он достал огромный металлический шприц и сделал инъекцию мне в десну. Затем он принялся за работу.
Я хотел бы поведать о том, что моё дисциплинарное обучение в атмосфере, заполненной болью, сделало меня жестким. Я хотел бы поведать о том, что я стал как Джон Коффей, который стоя под водопадами мог смеяться над мучительными страданиями и называть своё тело «куском дерьма». Я хотел бы сказать так, но я не мог, поскольку правда была в том, что то переживание зубной боли было чрезвычайно болезненным и неприятным, хуже даже, чем когда росли мои зубы мудрости, и много хуже, чем прямое падение на шишечки, или удар точно по носу, или дробящий удар по ребрам от Маленького Ника.
Обезболивающее не действовало. Сломанный зуб болел еще до того, как его верхушка отломилась, и боль не прекратилась, когда инъекция была сделана. С бором, занимавшим весь рот, на безжалостной неумолимо вгрызавшейся полноприводной установке, я попытался хныкать по-японски: «Itai», — слабо взывал я («больно»). Стоматолог уже не улыбался милостиво. На самом деле, на его лице была медицинская маска, и его усталые глаза не выразили никакого намека на сострадание, лишь мрачное намерение завершить работу. Это было как итог, в миниатюре, моей философии сэншусей: «В то самое время, когда вы думаете, что хуже быть не может, становится гораздо хуже», после сверления он взял в руки дымящийся кусок провода, который он с размаху запихнул глубоко в отверстие, чтобы в нерве не осталось никаких признаков жизни. АААААЙЙ!!!!
Всего я должен был посетить дантиста пять раз, чтобы вылечить тот зуб, но не одно из последующих посещений не было столь плохо, как первое. Когда я приехал, чтобы оплатить счет, осталось только слабое пульсирующее воспоминание. Я передал страховую карту Вилла, который был ближе мне по возрасту, чем Бен, и он записал данные, и был столь вежлив, что не возразил, что я был американцем, а не англичанином, которого обещала Сара. Он не запросил никакой дополнительной платы. Услуги японских дантистов общеизвестно дороги, а я получил эти услуги бесплатно. Я бодро улыбнулся и вышел. Все это было противно и таинственно, но это было второй частью моей философии «выживания»: «Ничто не длится вечно». Боль прошла. Я мог обучаться снова, не разжевывая перед этим несколько штук аспирина, и все это было бесплатно. Впоследствии я расспросил об этом нескольких японцев и все они были одинаково этим поражены. Возможно, Сара сделала какой-то тайный жест, но этого я так и не узнал.