Призрак вошел в открытую дверь, держа голову под мышкой. Это могло бы выглядеть весьма внушительно, если бы голове не приходилось скашивать глаза, чтобы видеть, куда ставить ноги. Новая точка зрения на уровне бедра — явно сбивала Эплтона с толку. Лучший воскресный костюм, в который облачили покойного перед похоронами, видимо, не шел ему и при жизни. Безголовое тело неуверенно остановилось перед озадаченными супругами.
— Это мой дом! — объявила голова высоким, визгливым голосом. На лице покойного читались несомненные признаки морской болезни. — А вы оба нарушаете границы частного владения! Покиньте мою собственность немедленно — или познаете мой ужасный гнев! Моя праведная ярость не будет иметь границ, так что спасайтесь, пока можете. Или с того света вас настигнет мой гнев!
— Как он ухитряется разговаривать в таком положении? — подивился Хок. — Голосовые связки-то у него по-прежнему в горле, так ведь? А если даже и нет — как туда попадает воздух из легких?
— Может, здесь действует какая-то разновидность невидимой для нас эктоплазменной связи, — предположил Фишер. — Тогда все проясняется, и с рукой, и с глазами. Его грудная клетка неподвижна, из чего следует, что легкими он не пользуется…
— Что? — резко переспросила голова. — Говорите внятно! Прекратите мямлить, черт подери!
— Мы не мямлим, — ответил Хок. — Просто у вас одно ухо закрыто рукой, а другое прижато к телу. Удивительно, как вы вообще что-либо слышите в таком положении.
— Ой, да. Верно. — Голова нахмурилась. Эплтон обдумывал проблему. — Я ведь совсем новичок в этом деле.
— Давай ее сюда, — велела Фишер.
Тело Хартли вынуло голову из-под мышки и протянуло ее вперед, держа обеими руками, словно подношение. К несчастью, движение получилось неловким — пальцы рук теперь загородили глаза. Рот неразборчиво выругался, пальцы шевельнулись, чтобы перехватить ношу поудобнее, и голова, выскользнув из рук, шмякнулась об пол. Раздался деревянный стук, заставивший всех троих поморщиться. Тело заковыляло вперед, вслепую шаря руками, но случайно зацепило голову ногой и отбросило ее через всю комнату.
— Хок, ну помоги же ему! — воскликнула Фишер. — Иначе мы проторчим тут весь вечер.
Ее супруг вздохнул, отодвинул безголовое тулово и, не спеша, направился к отделившейся голове. Та искательно поглядела на него снизу вверх и попыталась соорудить на бледных устах обаятельную улыбку. Капитан вздохнул, поднял голову за ухо и передал телу, которое тотчас крепко ухватило ее обеими руками — и нечаянно ткнуло пальцем в глаз.
Хок и Фишер с тихим смешком переглянулись. Голова Хартли смерила их неприязненным взглядом и надменно выпятила нижнюю губу. Чтобы не расхохотаться, Хоку пришлось прикусить себе губы. Фишер отвернулась, ее плечи вздрагивали от потаенного смеха.
— Посадите голову обратно на шею, Эплтон, — взмолился Хок. — Пожалуйста.
Призрак выполнил его просьбу, и голова немедленно приросла к шее — без намека на шов на месте стыка. Оба капитана принялись разглядывать воссоединенного Эплтона Хартли, неуверенно стоящего перед ними. Призрак выглядел достаточно плотным, особенно если не обращать внимания на ухо, каким-то образом пришпиленное задом наперед. Хок предпочел не заострять на этом внимания.
— Давайте, — пробурчал Хартли, — смейтесь. Думаете, легко быть привидением? Инструкция, знаете ли, не прилагается. Я еще даже не понял, как проходить сквозь стены. И еще необходимо постоянно сосредоточиваться на поддержании формы, а то начинаешь упускать детали. Представляете, как неудобно? Мертвым быть трудно. Кстати, кто вы такие и что делаете в моем доме?
— Во-первых, мы капитаны городской Стражи, Фишер и Хок, — представился Хок. — А во-вторых, этот дом теперь принадлежит Леонарду и Мэвис Хартли. Вы его им завещали, помните?
— Они не заслуживают моего дома, — набычился Эплтон. — Мой замечательный дом! Они его не ценят. Видели, что они наделали? Вандалы! И что же вы собираетесь предпринять, капитаны? Арестуете меня? Закон применим только к живым. Изгнать меня как нечистую силу у вас тоже не получится, поскольку я — атеист.
— Погодите… — нахмурилась Фишер. — Вы хотите сказать, что не верите в загробную жизнь?
Призрак заколебался.
— Ладно, признаю, что по этому пункту мои позиции пока несколько шатки…
— Что вы здесь делаете? — Хок решил вернуть беседу в более безопасное русло. — Дом действительно был вашим, но вы завещали его Леонарду и Мэвис.
— Только потому, что больше у меня никого не было. Кучка нахлебников. Пока я был живым, они и знать меня не хотели. Я еще в гробу не остыл, а они уже отрывали здесь половицы и переворачивали все вверх дном. Это мой дом, моя вотчина, и я никуда отсюда не уйду. У меня что, никаких прав нет?
— Ну… гм… не то чтобы… — замялся Хок. — Вы умерли. Вам полагается… это… отойти, отрешиться от материального мира.
— И оставить мой ненаглядный дом в руках этих мещан и ханжей? Никогда! Если я не могу забрать его с собой, я не уйду. Здесь я был — здесь и останусь навеки. Посмотрим, кто первым даст слабину.
— Изабель, веди сюда остальных, — вздохнул капитан. — Попробуем найти какой-нибудь компромисс.
— Я бы на это не поставила, — бросила Фишер, направляясь к двери.
Она прошла прямо сквозь призрака — просто чтобы напомнить, кто здесь главный. Эплтона жестоко перекосило.
— Вы не представляете себе, насколько это мерзкое ощущение, — выдохнул он.
Убедить Леонарда, Дэвис и Френсиса Хартли снова войти в дом оказалось не так-то просто, но Фишер с мечом в руке умела быть крайне убедительной, и на удивление быстро все семейство Хартли собралось в главной гостиной. Хок затруднялся определить, кто кому внушал больше отвращения: мертвый живым или живые — мертвому.
— У некоторых напрочь отсутствует чувство собственного достоинства, — громко сообщила Мэвис. — Болтаться тут, когда совершенно ясно, что его больше не желают видеть, являться непрошеным… Что подумают соседи! У нас в семье никогда не было… выходцев с того света. И это — после того, как мы ухлопали столько денег на похороны! Профессиональные плакальщицы, слезы по требованию… И настоящий дубовый гроб. С бархатной обивкой и настоящими бронзовыми ручками. Скажи ему, Леонард!
— С настоящими бронзовыми ручками…
— А цветы! Вы хоть знаете, почем нынче венки? Как у них совести хватает деньги брать!
— Профессиональные плакальщицы были весьма недурны, — вставил Фрэнсис. — Некоторые причитания мне особенно понравились.
— Вы называете этот галдеж причитаниями?! — возмутился Эплтон. — Вы прекрасно знали: я желал, чтобы меня кремировали! И чтобы церемония была чисто светской! А вы даже не заказали им спеть на похоронах мою любимую песню.
— Разумеется, нет, — надменно парировала Мэвис. — На публичной церемонии это было бы совершенно неуместно. Подумаешь, застольная песенка, полная непристойных намеков на женщин и этих… части тела…
— Каково это — быть мертвым? — мечтательно поинтересовался у призрака Фрэнсис. — Я столько думал о смерти…
— Будь у меня такие родители, я бы тоже об этом думал, — отозвался Эплтон. — И если будешь продолжать приставать ко мне, парень, я обеспечу тебе личный опыт по этой части.
— Видите! Видите! — побагровела Мэвис. — Он угрожает нам! Сделай что-нибудь, Леонард!
— Что, черт подери, я могу, по-твоему, сделать с призраком?! — взвился, наконец, Леонард.
— Не смей разговаривать со мной таким тоном, Леонард Хартли!
Леонард устремил на Хока страдальческий и вместе с тем товарищеский взгляд — как один женатый мужчина смотрит на другого, умоляя о понимании.
Хок вздохнул и выступил вперед.
— Мы можем хотя бы определиться, о чем конкретно идет спор? Почему вы так упорно желаете остаться в своем доме, Эплтон, вместо того чтобы… отойти?
— Потому что я потратил годы на то, чтобы сделать это место таким, каким оно должно быть, а они его разрушают!
— Да, разрушаем в поисках денег, которые ты эгоистично припрятал здесь! — возразила Мэвис. — Деньги — наши по праву!
— А-а, — протянула Фишер, оказавшись, наконец, на знакомой почве. — Всякий раз, сталкиваясь с семейной ссорой, можно поклясться, что в основе ее лежат деньги.