После обеда все отправились на террасу и сидели там, подремывая; в четыре часа Фред, успевший каким-то чудом выспаться и прийти в отличное расположение духа, разбудил всех и поинтересовался, не хочет ли кто-нибудь пойти погулять.
— Я хочу, — ответил Александр. — С большим удовольствием прогуляюсь.
— Отлично. Вирджи, малышка, ты идешь с нами?
— Нет, — отказалась Вирджиния, снова закрывая глаза. У нее дико болела голова.
Вернулись они через час, оба сияющие.
— Превосходно, — довольно заявил Фред III. — Что может быть лучше хорошей прогулки! И представляешь, Вирджиния, Александру, оказывается, нравятся фильмы Басби Беркли. Почему ты мне ничего об этом не рассказывала?
— Я сама не знала, — ответила Вирджиния, чувствуя себя дурой. Голова у нее не прошла и раскалывалась по-прежнему.
— Я ему пообещал, что мы станцуем для него чечетку. Иди-ка принеси свои чечеточные туфли. Малыш, к роялю, живо.
— Ой, папочка, я не могу.
— Можешь, можешь. Давай.
Малыш послушно поднялся и, еще не проснувшись окончательно, спотыкаясь побрел в дом.
— Давай, сестренка. Доставим старику удовольствие.
— Нет, — отрезала Вирджиния. — Честное слово, я просто не могу. И Александр не хочет, чтобы я сейчас танцевала. И не зови меня «сестренка». Ты знаешь, что я этого терпеть не могу.
— Ну почему же, я с удовольствием посмотрю, как ты танцуешь, — улыбнувшись ей, проговорил Александр. — Честное слово. Ну пожалуйста, Вирджиния. Судя по тому, что я слышал, это должно быть потрясающе.
— Ничего подобного, — возразила она и неохотно поднялась, поняв, что проще будет уступить, чем сопротивляться. — Ну ладно.
Каким-то образом она все-таки дотанцевала до конца. Она чувствовала себя так, словно угодила в глупое, даже смешное положение, но все-таки она дотанцевала. Малыш видел, что сестра нервничает, и потому аккомпанировал аккуратно и внимательно, во всем следуя за ней; Фред III был в великолепной форме. Когда они закончили, Александр похлопал в ладоши и сказал:
— Потрясающе. У тебя просто талант, — и Вирджиния почувствовала себя еще глупее. Наклоняясь, чтобы развязать чечеточные туфли, она увидела, что Мэри Роуз нагнулась к Александру и что-то прошептала ему на ухо. Он улыбнулся ей в ответ. Вирджиния буквально застыла в приступе непередаваемого горя и ужасной ревности. Малыш легонько подтолкнул ее:
— Давай, Пресвятая, пошевеливайся.
— Не зови меня так! — со злостью огрызнулась Вирджиния.
— А как ты ее назвал? — спросила заинтригованная Мэри Роуз.
— Пресвятая, — ответил Малыш, еще не вполне протрезвевший после выпитого за обедом. — Да-да, именно так, ты не ослышалась. Это ведь тебя в колледже так прозвали, дорогуша, да?
— Малыш, пожалуйста, заткнись, — взмолилась Вирджиния. — Очень тебя прошу.
— Как интересно, — не отставала Мэри Роуз. — А почему?
— Ну, это сокращенно…
— Малыш, пожалуйста!
— …от Пресвятой Вирджинии.
— По-моему, ничего особенного, — вежливо заметил Александр.
— Нет, это еще не все. Пресвятая Вирджиния, будущая Богородица. Имелось в виду крайне девственное состояние Вирджинии.[9] Тогда. В то время она прославилась именно этим. Конечно, никому не известно, как…
— Ну хватит, Малыш! — резко оборвал его Фред. — Вирджиния, пойди найди Бомонта и попроси его принести что-нибудь выпить.
Но Вирджинии рядом с ним уже не было. Сгорая от стыда и обиды, ничего не видя вокруг из-за брызнувших слез, она вылетела из комнаты, промчалась через холл, взлетела вверх по лестнице, домчалась до своей комнаты, захлопнула за собой дверь, заперла ее и бросилась на кровать. В горле у нее застыл такой комок боли, что она не в силах была даже рыдать. Она просто лежала неподвижно, разбитая, униженная, оскорбленная до глубины души, не зная, что же теперь делать. Ей показалось, что так прошли долгие часы; потом раздался стук в дверь.
— Вирджиния, это я, Малыш. Извини меня. Открой.
— Нет, — ответила Вирджиния. — Нет. Уходи.
Снова наступила тишина. Послышались удаляющиеся шаги Малыша. Потом опять раздался звук шагов, но других: они приближались медленно и как будто неуверенно. В дверь негромко постучали.
— Вирджиния? Это я, Александр. Открой дверь, пожалуйста.