— Надо ограничиться этим, иначе придется заказывать специальные самолеты и везти сюда всю Англию, — объяснил он Вирджинии. — Когда мы вернемся домой, я хочу устроить огромный прием, даже два: один в Лондоне, а другой в Хартесте, чтобы со всеми тебя познакомить; а кроме того, придется устроить праздник и для всех работников имения. Так что лучше подождать, пока будем дома.
Вирджиния, слегка удивленная всем этим и особенно тем, что на свадьбе не будет его матери, согласилась; она была слишком влюблена и счастлива, чтобы досаждать ему расспросами и вытягивать из него подробности. Но все-таки спросила:
— А может быть, мне стоит еще до свадьбы съездить в Англию? Посмотреть Хартест, познакомиться с твоей матерью? Честно говоря, так бы я себя гораздо лучше чувствовала.
— Не надо, — ответил он, целуя ее. — Я хочу, чтобы ты приехала туда как моя жена, как графиня Кейтерхэм и хозяйка дома. Я хочу, чтобы все было сделано наилучшим образом. Наилучшим и для тебя, и для меня.
— Ну что ж, — сказала она, тоже целуя его в ответ, — слова о хозяйке дома звучат утешительно. Но, Александр, если твоя мать не хочет приезжать на свадьбу, мне следовало бы самой съездить и познакомиться с ней. Еще до свадьбы. По-моему, нехорошо, если она увидит меня уже после того, как мы поженимся. Вряд ли ей это понравится.
— Вирджиния, позволь мне самому судить о поведении моей матери, — произнес Александр, и она впервые увидела, каким холодным может быть выражение его глаз. — Она очень трудный и очень замкнутый человек. Не любит людей. И совсем не выносит большие их скопления. Должен признаться, что сейчас она выражает некоторое… неприятие самой мысли о моей женитьбе.
— Неприятие? Но, Александр, почему? — Счастливое состояние Вирджинии впервые омрачилось облачком беспокойства. — Ты мне можешь это как-то объяснить? И тебе не кажется, что если бы я познакомилась с ней, приложила бы для этого усилия, то ее предубежденность могла бы уменьшиться?
— Нет, не кажется, — возразил Александр. — Извини, дорогая, но уж в этом я прошу тебя полагаться на меня.
То впечатление, которое произвел на нее Хартест-хаус, когда она в первый раз увидела его, осталось у Вирджинии на всю жизнь. Александр, вернувшись из Англии, привез специально для нее толстенную пачку фотографий, и она молча, с благоговейным трепетом просмотрела их; на всех снимках изображен был огромный дом, даже не дом, а великолепный дворец, элегантно возвышающийся на фоне многочисленных холмов, щедро украшающих собой уилтширский пейзаж.
— Адам говорил, что старался передать его архитектурой ощущение движения, — сказал Александр, — создать такое впечатление, будто это волны, то вздымающиеся, то падающие вниз. Мне, например, кажется, что Хартест не просто движется, а словно парит.
Выстроенный в греческом стиле и выдержанный в идеальных пропорциях дом с изгибающимися галереями, округлыми портиками, широкими террасами, узкими и высокими окнами как бы разбегался вширь, в стороны от увенчанной большим куполом Ротонды, что образовывала его центр. («А здесь, вот в этой Ротонде, видишь, находится одна из самых знаменитых в Англии лестниц: она двумя крыльями охватывает внутренний зал Ротонды с обеих сторон и словно взлетает наверх; ее приезжают посмотреть со всего мира».) И территория вокруг дома была тоже элегантной и ухоженной, парк раскинулся на много миль, повсюду в нем бродили овцы, олени, а с одной стороны озера был устроен греческий мостик. («В этом озере плавают лебеди, не только белые, но и черные».) Через поросшее лесом пространство, томно изгибаясь, неторопливо текла речка. («Это Харт, наша собственная река».)
— Фотографии не передают всей его красоты, — заключил Александр, — дом выстроен из очень светлого, чуть сероватого камня, цвета легкого тумана, и даже в самые мрачные и дождливые дни кажется, что он как будто светится.
— И представить себе не могу, — сказала, смеясь, Вирджиния, — как прореагирует мама, когда увидит эти снимки. Ее, наверное, удар хватит.
Но Бетси не хватил удар. Она молча просмотрела фотографии, потом так же молча поглядела на Вирджинию и только тогда негромко произнесла:
— Да, малышка, это очень большой дом.
Всю оставшуюся часть вечера она была необычайно подавлена и молчалива. Фред же, напротив, всячески восхищался домом (и требовал, чтобы все присутствующие попытались оценить его стоимость);
Мэри Роуз громко восторгалась его «изысканными пропорциями», «величественным великолепием» и тем, как «изумительно выдержаны» открывающиеся от дома перспективы. Малыш хранил по этому поводу полное молчание.