— Скажите, — осторожно спросила Энджи в один из таких вечеров после того, как на ее глазах были довольно быстро опорожнены три бокала, — скажите, а что ваш муж… ой, то есть лорд Кейтерхэм… думает о том, что вы здесь работаете? Мне кажется, он бы предпочел, чтобы вы постоянно были вместе с ним в Хартесте, чтобы вы были там доброй женой и матерью, принимали бы гостей, ездили верхом, занимались псовой охотой с гончими, ну и все такое…
— Видишь ли, — вздохнула Вирджиния, — конечно, ему это не очень нравится. Но он с этим мирится. Я ведь тебе говорила.
— Правда? — небрежно переспросила Энджи. Тема была очень деликатная, и незачем было оставлять у Вирджинии впечатление, будто ее, Энджи, эта тема особенно интересует.
— Да. Он, в общем-то, вынужден мириться.
— Почему?
— Понимаешь, после того как у меня родилась Шарлотта, я впала в очень сильную депрессию. Это было ужасно. У меня до сих пор случаются из-за этого кошмары по ночам. Это называется «послеродовая депрессия»; мистер Данвуди — он был моим акушером — говорил, что это вполне естественно, особенно если первые роды были трудными. А они были очень трудными. Боже мой, такими трудными! Мне казалось, что им и конца не будет. — Она замолчала, взглянула на Энджи, потом слегка неуверенно улыбнулась. — Меня всегда пугала перспектива родов. С тех самых пор, как я прочла «Унесенные ветром». Мне обещали, абсолютно твердо обещали, что все будет в порядке, что мне дадут, если надо будет, это чудесное новое лекарство, оно называется петидин, что вообще роды в наше время происходят легко и я совсем ничего не почувствую. Я всему этому верила, а верить не надо было. Я все чувствовала, и еще как! Никогда не соглашайся принимать петидин, Энджи: единственный его эффект заключается в том, что ты как будто перестаешь себя контролировать, а в результате боль становится только хуже. О господи, это было просто ужасно! И должна признаться, вела я себя не очень хорошо. — Она снова улыбнулась слабой улыбкой. — Я себе все время напоминала, что английской графине не пристало вести себя подобным образом, так орать и вопить, но я просто ничего не могла с собой поделать. А потом наконец она, то есть Шарлотта, родилась, и мне сказали, что у меня девочка, а я никак не могла поверить. Единственное, что помогло мне продержаться все эти долгие кошмарные часы, была мысль о том, что скоро все кончится и мне никогда уже не придется проходить через это снова. А тут оказалось, что ребенок — девочка и все придется начинать сначала.
— Почему? — спросила Энджи.
— Как «почему»? Чтобы у Александра был наследник, разумеется, — голос Вирджинии звучал как-то странно-цинично, почти горько. — Я для этого здесь и нужна. Затем и претерпела все это. И вдруг оказывается, что наследника-то и нет. Некому унаследовать Хартест, некому унаследовать титул. Поэтому, когда мне сказали, что родилась девочка, я впала в полнейшее, крайнее отчаяние; я не хотела брать ее на руки, не хотела ничего делать. Помню, я говорила мистеру Данвуди, что мой муж так рассердится, что и слушать ничего не захочет, а тот убеждал меня, что это все чепуха, что муж будет доволен, и когда Александр вошел ко мне, я стала перед ним извиняться, а он сказал именно то, о чем говорил акушер: что все это чепуха, что он очень рад, что ему всегда нравились девочки; но я-то понимала, что даже если это и правда, ему все равно нужен мальчик. Ну, так или иначе, но это состояние растянулось у меня на долгие, долгие недели: какая-то ужасающая, тупая, ноющая тоска и одновременно злость, раздражение; мистер Данвуди сказал, что все должно пройти через день-два и я буду в полном порядке, но ничего не проходило. Я думала, что никогда уже больше не смогу вернуться в нормальное состояние. Два месяца спустя я все еще была крайне слаба и каждый день плакала, плакала по многу часов, причем всякий раз в одно и то же время, после обеда. Я ждала этого времени, плач был для меня чем-то вроде катарсиса. Спустя некоторое время я отказалась кормить Шарлотту; стыдно, конечно, я вполне могла это делать, у меня было молока хоть залейся, а она была таким красивым и хорошим ребеночком; и Няня, это нянечка Бэркуорт, она нянчила еще Александра и живет в доме давным-давно, всю жизнь, она такая душенька и живет в Хартесте, ее комнаты наверху, рядом с детскими, так вот, она полностью взяла всю заботу о Шарлотте на себя, стала кормить ее искусственным питанием. Мне от этого стало еще хуже, хотя я ведь сама отказалась ее кормить. А кроме того, так и не приехала мать Александра. Она так и не познакомилась со мной после свадьбы, я ее никогда в жизни не видела, ты можешь поверить?! Она, конечно, очень странная женщина, как Александр говорит, ведет замкнутый образ жизни, меня это всегда выводило из равновесия, но мне казалось, что уж теперь-то, когда у меня родился ребенок, она наконец-то приедет; нет, она так и не приехала. Я решила, что сама виновата, что это все из-за того, что у меня родилась девочка.