— Боишься? — тихо спросил Дамир. — Не бойся, я в спину не стреляю… Сказал же, скромный сердечный приступ. И — ничего больше. Сядь, Глебов, сядь. Нам надо наконец расстаться. Надоел ты мне…
— И ты мне тоже… Родственник…
Тогда, пятнадцать лет назад, Глебов решил, что все они — виновные так или иначе в смерти его дочери — теперь всегда будут жить на медленном огне. На том медленном огне, который он сам, Виктор Федорович, будет поддерживать сильной и жесткой рукой. Тогда он даже не предполагал, насколько большой и разнообразной станет его семья. И что с каждым годом ею руководить будет все труднее. А потом станет невозможно… И проще будет ее — эту семью — уничтожить. В один момент.
— Не хочешь — не надо. — Дамир сказал это равнодушно и спокойно. Помолчал, наверное, пожевал своими полными губами и продолжил, выкладывая на стол небольшую папку с бумагами. — Смотри, что у нас получается… Ты делаешь девкам предложение… Устраиваешь что-то вроде «русской рулетки» и типа ждешь. На самом деле ты… А вот что ты задумал на самом деле — это уже вопрос. И давай просчитаем, какой тебе ответ выгоднее и какой ты по старости своей и немощности предпочтешь. Чтобы выйти из зала суда целым и невредимым. — Дамир усмехнулся. — Я же не зверь. Я все понимаю… Все… Только одного не понимаю: ну на хрен это тебе было сейчас? Ты еще пару лет никак не мог подождать? А? Я бы Наталью успел увезти. А Катеньку…
— А я не успел, — сказал Глебов, разглядывая парад автомобилей, который выстроился на площадке у мэрии. Хорошее зрение, профессиональная память. Он знал наизусть все номера, всех хозяев авто и при небольшом напряжении мог даже сообщить точно, на какие деньги служащие и обслуживающие мэрию лица позволяли себе такую роскошь. Но — рыба сгнила с головы. Теперь разлагался хвостик, и вряд ли сведения Глебова могут понадобиться где-то, кроме пиаровской службы создания народных героев. И — антигероев. Автомобили, поезда, самолеты… Все это вызывало у него страшную тоску. Он мог увезти Лялечку, но почему-то отдал ее Кириллу. Или нет — он почему-то не поспешил… Потому что тем летом, тем пыльным жарким колхозным летом она была весела, отчаянна и готова ко всему.
— Папа, я совершила ошибку. И ее надо исправить…
— Какую ошибку? Как исправить? Куда? В какой стройотряд может ехать молодая мать? Ты думаешь чем-то, кроме… — Он задохнулся от гнева. Не то чтобы внучка так уж волновала его… Но это было неслыханно, немыслимо. — Ты его сторожить, что ли, собралась? Так не убережешь. Не-ви-дан-но. Это невиданно…
— Нет, не сторожить. — Глебов заметил, что глаза дочери не блестят. А тихо мерцают. Тихо и болезненно. — Не сторожить. Но мне важно доказать им всем, папа, всем, обязательно всем — всей этой дурацкой плебейской компании, — что не он, а я… Что я сама… Понимаешь, показать им. Ты понимаешь меня?
— Ты завела себе любовника? Тоже со свинофермы? Из очередного мусорника? Одного дворника в семье мало? Ляля, прошу тебя. Давай просто тихо уедем. Пожалуйста. — Если бы колени Глебова гнулись, он встал бы на них и пополз… Но это новое настроение дочери и дурацкая затея что-то продемонстрировать, кому-то что-то доказать разгневали его. Мать Лялечки не была идеалом женщины и человека, но он о таком и подумать не смел, помыслить не мог. Спустя минуту он задышал немного полегче. Он быстро прикинул в уме, что вторым браком сейчас никого не удивишь, а стройотряд — это даже к лучшему. Это — к хорошей характеристике в будущем. Пригодится… — Давай тихо уедем? — осторожно, чтобы не вспылить и не броситься душить эту маленькую падшую женщину, попросил Глебов.