Йозеф: Сегодня было ужасно больно.
Агнес: Уколола как всегда.
Йозеф: На какую глубину?
Агнес (Показывая ему расстояние на пальцах.): Как всегда…
Йозеф: Все равно больно. Я чуть не заорал… Казалось, прямо до мозга костей.
Агнес: Ну, извини.
Йозеф: Ты же знаешь, я не из плаксивых.
Агнес: Чего нет, того нет.
Йозеф: И уж если я говорю, что сегодня было больнее обычного, значит, так оно и есть.
Агнес: Я же сказала: извини.
Йозеф: Ну ладно, ладно. Я умею терпеть боль…
Агнес: Я знаю…
Йозеф: Ничего ты не знаешь! Говорю тебе, в больнице они пациентов к кроватям привязывают, когда такие уколы делают.
Агнес: Ты бы лучше прилег.
Йозеф: Зачем? Все уже позади. За газетой схожу.
Агнес: Я уже купила газету.
Йозеф: Ты уже выходила?
Агнес: В магазин. Сейчас принесу.
Йозеф: Все-таки какая это нелепость — жить на уколах.
Агнес: Газета у меня на кухне.
Йозеф: Какое счастье, что ты умеешь делать уколы.
Агнес уходит на кухню.
Йозеф: Таскайся через день к врачу, сиди там в очереди. (Ложится на диван.) Нет, это не для меня. Недаром он говорит, что я до ста лет доживу — и не замечу.
Агнес возвращается с газетой и дает ее мужу.
Йозеф: Что, почтальон уже был?
Агнес: Нет еще.
Йозеф: Он теперь иногда вообще не заходит.
Агнес: Но если для нас ничего нет…
Йозеф: А по-моему, они там на почте совсем разболтались.
Агнес: Когда для нас что-то есть, он приходит. Даже с самыми пустячными рекламными проспектами. Нет, господин Зегледер работает с душой.
Йозеф: Кто такой господин Зегледер?
Агнес: Наш почтальон.
Йозеф: Все они там на почте разболтались.
Агнес: Госпожа Хавровски умерла.
Йозеф: Я думал, она давно уже умерла.
Агнес: Она в больнице лежала. Целый год.
Йозеф: Ах вот оно что…
Агнес: Бедняжка, целый год в больнице.
Йозеф: А сколько ей было?
Агнес: Бреннер еще на прошлой неделе ходила ее навещать. И ничего такого не было заметно. Госпожа Бреннер уверяет, что она выглядела почти здоровой.
Йозеф: Да она вроде и не старая была.
Агнес: Шестьдесят три ей было.
Йозеф (Улыбаясь, как будто услышал нечто крайне забавное.): Шестьдесят три. Шестьдесят три.
Агнес: А дочь за все время навестила ее раза два-три, не больше.
Йозеф: Файглю тоже было шестьдесят три. Наш великий спортсмен.
Агнес: Если бы эта Бреннер госпожу Хавровски не навещала, ни одна живая душа о ней бы не позаботилась.
Йозеф: Лакомбу тоже было всего шестьдесят три.
Агнес: Вот так растишь-растишь детей, а потом…
Йозеф: Я вообще удивляюсь, как это Лакомб до шестидесяти дожил. Гордыня его сгубила, все изображал из себя великого менеджера. Подумаешь, генеральный директор…
Агнес: А что с ним такое?
Йозеф: Я говорю, Лакомб, он ведь тоже только до шестидесяти трех дотянул.
Агнес: Да какое там. Шестидесяти не было.
Йозеф: Что ты мне рассказываешь! Он после шурина умер.
Агнес: Это еще не значит, что ему было за шестьдесят.
Йозеф: Вечно ты городишь ерунду!
Агнес: Еще неизвестно, кто городит!
Йозеф: А вот мы сейчас посмотрим.
Агнес: Смотри, смотри. Мыслимое ли дело, чтобы жена — и права оказалась.
Йозеф: Что верно, то верно. Потому как не могу я припомнить, чтобы ты у нас хоть раз оказалась права.
Агнес: Ну и смотри. Смотри себе.
Йозеф идет к секретеру и начинает в нем рыться.
Агнес: Ты хоть помнишь эту Хавровски?
Йозеф: С какой стати я должен ее помнить?