На макушках двух самых высоких сосен они сколотили импровизированные «вороньи гнезда», навесили веревки с подъемными механизмами, вкрутили в стволы дополнительные ветки. На дальних подступах к лагерю навесили на кусты тонкую, почти не различимую глазом проволоку. Такую же проволоку растянули вдоль реки. Палатку поставили только потом. Но опять-таки не для того, чтобы втащить туда раскладные походные койки, которые обычно используют геологи, а для того, чтобы установить какую-то непонятную аппаратуру. Похоже, эта аппаратура была им важнее их самих. В первую ночь спать они легли не в палатке, палатка была занята, а под открытым небом, накрывшись полиэтиленом. Не все легли, двое остались нести сторожевую вахту продолжительностью три часа. Через три часа они будили смену и заползали под полиэтилен.
А чего им, спрашивается, сторожить? У геологов на что, бывает, хранятся в лагере взрывчатые вещества, запалы, оружие и немалые суммы денег, и то они ночью дрыхнут без задних ног. А эти бродят по тайге, выпучивая глаза словно совы. Впрочем, даже и не глаза, а приборы ночного видения, надеваемые на лицо словно очки. Откуда у простых артельщиков взялись такие аппараты?
— Запад-север — чисто.
— Восток-юг — все нормально. Без происшествий.
А что должно случиться, что приходится вот так, ни сна ни отдыха не зная, мотаться по округе и лазить по соснам?
Видно, что-то должно. Только что — посторонний знать не может. А артельщики не скажут.
Глава 22
— Все, — сказала жена отставного полковника, а нынче уже совершенно опустившегося бытового алкоголика Зубанова Г.С. — Всякому терпению приходит конец. Моему пришел сегодня. Я развожусь!
— С кем?
— С тобой. Алкаш!
— Я не алкаш! Я под забором не валяюсь.
— Будешь валяться! Потому я и развожусь сейчас. Пока до забора дело не дошло.
— Ну и хрен с тобой! — сказал Зубанов Г. С. — Но только — что это ты сейчас надумала? А не раньше, когда ты как сыр в масле… Раньше ты отчего не хотела разводиться? Денег было жалко? И автомобиля персонального? А сейчас, когда я никем стал, тебе свободу подавай! Чтобы по кобелям бегать? Стерва ты! Причем меркантильная!
— Ну при чем здесь деньги! При чем автомобиль! Ты же другим стал. Ты же горьким пьяницей стал! Неужели тебе самому не противно?
— Противно иметь женой такую подколодную змеюку, как ты! С жалом вместо языка! Я, может, и сам хотел на развод. Давно. Да тебя, дуру, жалел!
— Ты?! Меня?!
— Тебя! Кому ты такая будешь нужна! Антикварная вешалка.
— Я? Вешалка?!
— Ну не крючок же!
— Ох, какой же ты гад стал!
— Я гад? А ты тогда жена гада! Значит, гадина! В общем, тварь ползучая. С ядовитыми зубами.
— Завтра же заявление! Сегодня же! Сейчас же!
— Ну и не очень-то напугала! — сказал Зубанов и пошел в ближайшую пивную заливать горе.
— Главное, пока я был в силе, она ни-ни. Козой вокруг ходила. А как я, а как меня… она сразу рожу кривить. Плохой я сразу стал. А раньше хороший. А чем я изменился? Что, у меня рожу перекосило?
— Бабы сволочи! — отвечал сидящий рядом оппонент. — И проститутки.
— Моя нет. Моя сволочь! Но не проститутка.
— Проститутка! — убежденно говорил собу… собеседник. — Они все проститутки. С пеленок. И в пеленках проститутки!
— Ты считаешь?
— Знаю!
— А я тогда кто? Я тогда, получается, сутенер?
— Ты дурак.
— Почему?
— Потому что женился. На проститутке!
— Ты так считаешь?
— Знаю!
— Откуда?..
Вечером Зубанов приползал домой и долго тарабанил в закрытую дверь.
— Открой, стерва! Открой, проститутка! Я здесь живу! Я здесь прописан…
Из соседних дверей выглядывали соседи.
— Ну, чего надо? — спрашивал Зубанов. — Не видите, я домой пришел. К стерве. А она не открывает…
Соседи качали головами и захлопывали двери.
— Открывай давай! А то дверь выломаю…
Но жена дверь не открывала, и Зубанов, утомившись, затихал. И засыпал на пороге.
— Совсем опустился. А каким приятным мужчиной был, — вздыхали идущие на работу жильцы. — Наверное, так всегда бывает: кто долго держится, потом очень быстро наверстывает…
Утром жена открывала дверь.
— Проспался?
— Я тебе развод не дам. Вот тебе развод, — говорил трясущийся от холода и похмелья Зубанов и тыкал снизу вверх в нос жене грязную фигушку.
— Дашь. Куда ты денешься?..
— Не дам! Если ты мне ящик не поставишь! Жена одевалась и собиралась уходить.
— Ну, или за пол-ящика, — уступал половину страдающий от похмельного синдрома муж. Жена выходила на лестничную площадку.
— Ну дай на бутылку. Ну чего тебе стоит, — кричал вслед Зубанов. — Стерва старая!
Дверь захлопывалась.
Пора было что-то предпринимать.
Зубанов шел в ванную и совал голову под ледяную струю. А потом шел в спальню и перетряхивал женину тумбочку. Находил шкатулку с украшениями, вываливал их на постель и выбирал самые ее любимые сережки. На бутылку и скандал хватит, прикидывал он. И шел на улицу толкать домашнюю ценность.
— Ну, на бутылку всего. Это же чистое серебро. С пробой. Оно же вдесятеро стоит! Ну, точно тебе говорю. Сам супруге на именины покупал. Ну, возьми, мужик. Для своей возьми. Потом, когда прижмет, тоже продашь…
С противоположного тротуара за действиями объекта наблюдал лениво читающий газету молодой человек.
«С… по… на пересечении улиц… объект продавал какие-то домашние вещи, по всей видимости, украшения, с целью приобретения ликеро-водочных изделий…»
Зубанов еще немножко приставал к прохожим и направлялся прямо к молодому человеку. Который единственный не пытался от него убежать.
— Вот вы, я вижу, очень умный молодой человек, — вежливо говорил он. — Потому что уже полчаса читаете газету. И значит, вы сможете по достоинству оценить эту вещицу. Ведь это серебро? Ну возьмите, взгляните. Серебро?
Растерявшийся молодой человек брал в руки сережки и рассматривал, стараясь отвернуть лицо от дышащего перегаром собеседника.
— Ну что, серебро? Серебро?
— Серебро, — соглашался молодой человек.
— И я говорю, серебро. Ну так и возьми его своей бабе.
— У меня нет бабы.
— Были бы сережки, баба появится. Они страсть как всякие висюльки любят. Моя аж тряслась, когда я ей их подарил. Возьми, парень. Не пожалеешь.
— Да у меня и денег нет.
— А я много не попрошу. Сколько у тебя? Где они? Давай посмотрим.
И опустившийся алкоголик начинал похлопывать любителя чтения на свежем воздухе по карманам.
— Здесь или здесь? Не жмись. Я же вижу, что сережки тебе понравились.
— Ну хорошо, хорошо, — соглашался молодой человек, которому запрещено было вступать в прямой контакт с объектом Наблюдения. — Я дам деньги.
— Ну так давай! Я сразу понял, что ты знаток! И баб любишь.
Наблюдатель выворачивал карманы и отдавал всю мелочь, что у него была при себе. И срывался с места действия, забыв даже взять приобретенные сережки.
— Нормальный мужик! — говорил Зубанов, пересчитывая трясущимися руками мелочь. — В самый раз! — И бежал в ближайший киоск.
Вечером жена поднимала страшный крик.
— Допился! Из дома вещи воруешь!
— Я ничего не воровал. Это мои вещи. Это я их тебе дарил! За свои деньги.
— Но дарил-то мне!
— Пока ты была моя жена — тебе. А когда ты стала чужая сволочь, зачем мне тебе делать подарки? — справедливо возражал бывший муж. — Я ничего твоего грамма не возьму! Я человек чести.