Впрочем, газетные истории можно прочитать в газетах и без меня, а я расскажу только одну из многих историй, которые наблюдал сам. Жил-был журналист. Работал в газете. Сменился у газеты владелец и погнал журналиста взашей. Погнал за бездарность и бесполезность – наш журналист был непрофессионален, несмотря на немалый стаж, донельзя. Во вверенной его замглавредовскому попечению газете публиковал исключительно написанные суконным языком репортажи, брал интервью у своих друзей на темы, им одним интересные, восторженные рецензии на их же занудные книги да беседы про рокеров, бывших знаменитостями где-то в середине 1980-х годов, а с тех пор вышедших в тираж. Ну, бывает: не нажил человек к середине четвертого десятка профессионализма и принимал свои вкусы за вкусы читателя, отчего и тираж у газеты был для миллионного города ничтожный – двадцати тысяч не набегало. Я бы на месте нового владельца такого горе-труженика пера тоже выгнал.
Журналист возмутился, провозгласил себя жертвой политического произвола: он незадолго до того съездил в Киев и в душе считал себя революционером, хотя в газете это не отражалось никак. Но по-настоящему его обидело совсем не то, что душитель свободы посягнул на его свободу писать о чем вздумается. И даже, кажется, не то, что путинский холуй отказал ему в праве получать за это деньги. А то, что его обидчик при деньгах, а он – нет. Такая несправедливость судьбы возмутила нашего свободолюбца до глубины души, и несчастный мученик политических репрессий – которого, замечу, не сразу выгнали на улицу, а оставили дорабатывать мало что не два месяца – постоянно проговаривался. У нового владельца пиджак дорогой! Новый владелец на шашлыки на вертолете летает!
Да, пиджак дорогой. Да, летает.
Завидуешь, голодранец?
3.
Голодранец – это бич и чума добрых нравов. Образ мысли голодранца пронизывает все слои от высших до низших. В основе этого образа мысли лежит представление о том, что все мыслимые ценности сводятся к материальным благам. Это, приводит, однако, не к приумножению благ, а к их разрушению.
Голодранцы пожирают ресурсы страны, частью обращая их в потребление, частью пуская ее на ветер. Голодранцев не остановит ничего, когда они чуют наживу. Даже если голодранцы не успевают потребить захваченное, потеряв его в пользу других голодранцев, это все равно принесет экономике вред. Транзакционные издержки, подавление стимулов к труду и прав собственности влекут за собой так называемые "балластные потери" – потери, которые не достаются никому из участников дележки. Они просто исчезают, растворяются в растущей неэффективности экономики. Попробуйте порезать пирог или пиццу раз… два… пять… На каком то из разрезов на блюде останется только крошево из теста и начинки, которое когда-то было пирогом, а теперь его даже на вилку не подденешь.
Не следует думать, что голодранец, будучи алчным и завистливым, при этом жаден. Отнюдь! Голодранец может быть очень щедрым. Разумеется, не за свой счет, а за чужой. Когда труженик чувствует, что он должен быть добрым, он лезет в свой бумажник. Когда добрый стих находит на голодранца, он тянется к чужому карману.
Как это происходит, можно видеть на примере разговоров о "социальной ответственности бизнеса". С бюрократического и политического на простой язык они переводятся всегда одинаково: надо раскошелиться на то и на это, при этом желательно на цели и способом, определенными теми, кто назидает о социальной ответственности. Не в последнюю очередь потому, что одобренные способы ответственности уже предусматривают солидное вознаграждение за щедрость для самих назидателей. Когда голодранцы, из деловой ли, из творческой ли элиты являются с прошениями якобы для общества – они также просят под видом общественного блага выгод для себя любимых. Вероятно, правители слушают их без отвращения только по одной причине – они тоже голодранцы.
Цели у голодранческой и труженической благотворительности тоже противоположны. Труженик судит по себе: он скорее даст голодному удочку, чем рыбу. Голодранец также судит по себе: он даст рыбу, а не удочку. Труженик попытается, чтоб благотворительность вышла долгоиграющей. Для голодранца "завтра" не существует, он вечный временщик и живет только "сегодня". Блага в его благотворительности, разумеется, ни на грош – заткнул голодному рот, и все. Что произойдет со страной, если труженики в ней исчезнут, голодранцев не беспокоит: так далеко они не заглядывают. Голодранец живет "здесь и сейчас" – "потом" и "не рядом" для него категории несуществующие.