Мы с Валей снова и снова просматриваем список лиц, с которыми говорил Николов. Одно имя все время задерживает мое внимание. Где я его встречал? Когда, при каких обстоятельствах? Не могу вспомнить. Это меня все больше раздражает, как невидимая иголочка маминого кактуса, однажды вцепившаяся мне в палец, которая напоминала о себе лишь когда я прикасался этим пальцем к чему-нибудь.
Ну хорошо. А остальные в этом списке, что собой представляют они? Неизвестно. Неужели предстоит собирать сведения о каждом из них? Но больше всего меня интригует маленький Пунеж. Кто оттуда говорил с Николовым? Мы все время словно бродим в темноте и натыкаемся вытянутыми руками на какие-то неизвестные предметы.
- Нет, так ничего не выйдет, - досадливо говорю я Вале. - Этим делом надо или заняться вплотную, или вообще бросить.
Валя пожимает плечами.
- Как решит начальство.
Мне не нравится его неизменное спокойствие. Его нисколько не зажег, не заинтересовал этот поиск. Валя лишь добросовестен и пунктуален, как всегда. Я никогда не видел, чтобы он волновался, горячился, переживал что-то. Может быть, он так глубоко это все прячет, так умеет владеть собой? Нет, непохоже. Хотя Валя никого, по-моему, особенно близко к себе не подпускает. Я, например, все время ощущаю некую дистанцию между нами, ближе начинается какой-то непонятный холодок и мягкое, но упругое отталкивание, что ли.
- Да, как решит начальство, - сердито повторяю я. - Вечером доложим.
На столе звонит телефон. Это Саша Грачев.
- Заходи, - отрывисто говорит он.
Мушанский, сгорбившись, сидит около стола Саши Грачева, зажав ладони между колен, и сосредоточенно смотрит в пол. Густые черные брови сошлись на переносице, на небритых скулах перекатываются желваки.
Некоторое время мы молчим. Потом Мушанский начинает говорить, медленно и серьезно, по-прежнему глядя в пол и зажав коленями руки:
- Ладно. Я вам кое в чем признаюсь. Видит бог, я не хотел подводить этого человека. Но вы, - он бросает на меня быстрый и насмешливый взгляд, вы отыскали уже тропинку к нему и, конечно, с нее не сойдете. Так ведь?
Я пожимаю плечами:
- Какого человека вы имеете в виду?
- Сейчас узнаете. И еще... - Он усмехается. - Я догадываюсь, какой вопрос вы мне сейчас зададите. Я же прекрасно помню ту встречу в гостинице и до последнего слова помню свой разговор с молодым человеком. Вы спросите, он снова, уже пристально, смотрит мне в глаза, - откуда мне известно имя того человека, который жил в "люксе". Так ведь?
- Да, так, - киваю я.
- Ну вот видите? - Мушанский самодовольно улыбается. - Не такой уж я, извините, дурак. Да, имя его мне было известно. И не только имя, кстати. Я рассчитывал в том "люксе" найти кое-чего побольше, чем две дрянные кофточки. Уверяю вас. И нашел бы, если бы не та горничная, которая вошла в номер. Я не хотел ее трогать. Я даже сам не понимаю, что со мной вдруг случилось. Вы можете мне не верить, это ваше дело. Но все было именно так. Какая-то мутная волна страха захлестнула меня, что-то оборвалось внутри...
Я не прерываю его, пусть выговорится. Я не хочу разрушать это его состояние, его решимость все рассказать.
- Так вот, - продолжает он. - Скажу вам то, чего еще никому не говорил, - и бросает иронический взгляд на сидящего в стороне Сашу Грачева. - В этом деле у меня был помощник, весьма ценный, кстати. - И вдруг, прерывая себя, спрашивает: - Почему вы не записываете?
- Запишу, - отвечаю я.
- Да уж, придется, - каким-то странным тоном подтверждает Мушанский. Хотя вам этого записывать и не захочется. Потому что помощником моим была... Варя Глотова.
Он теперь не спускает с меня глаз. Но я уже взял себя в руки и внешне совершенно невозмутим. Мушанский явно неудовлетворен моей реакцией и нахально спрашивает:
- Вы не хотите вспомнить эту красавицу?
- Сейчас вопросы задаю я. Что сообщила вам Глотова о том гражданине?
- Глотова сообщила мне, - спокойно говорит Мушанский, - где остановился этот Иван Харитонович, сказала, что он набит деньгами, и посоветовала его... навестить.
- Вы подтверждаете свои первоначальные показания о том, что взяли там только две кофточки? - спрашиваю я.
И в тот же момент вспоминаю, что точно такую же кофточку я видел у Варвары.
- Конечно. После... инцидента с горничной я уже не имел времени.
- Что вы знаете об этом Иване Харитоновиче?
Мушанский издевательским тоном отвечает:
- Пардон. Я не собираюсь вам помогать. Ищите, ловите. Вам за это платят. Или, может быть, вы мне тоже заплатите? Тогда извольте. Тогда я готов. Сколько дадите? Из личной симпатии к вам сделаю скидку.
Да, он может себе позволить так разговаривать. Я же позволить себе этого не могу. Я не могу и не должен отвечать ему тем же.
Я навсегда запомнил случай, который произошел чуть не в первый месяц моей работы. Мы задержали бандита, который с ножом напал на женщину где-то в темном подъезде. И когда, еще разгоряченные, мы приступили к допросу этого грязного животного, тот харкнул мне в лицо. И я потерял самообладание. Ослепленный, полный отвращения и ненависти, я развернулся и ударил его. А потом кинулся к умывальнику. У меня дрожали руки и тошнота подступала к горлу. Через час меня вызвал Кузьмич и сказал примерно так: "Ты, парень, нам не годишься. Нервный. А главное, ни себя, ни нас не уважаешь. С кем ты вровень стал? До кого опустился? Да он теперь этот синяк, как орден, носить будет, он всем его будет показывать: вот вам милиция. Форменный позор. Я уж не говорю, что он теперь рта не раскроет. А нам надо через него на всю их шайку выйти. Словом, спасибо тебе. Иди в отдел кадров. Не подходишь ты нам". Вот так примерно сказал мне тогда Кузьмич. И добавил: "Поднять руку на человека, который ответить тебе не может, который в твоей власти, может только трус, подлец или дурак. Запомни это и ступай". И я запомнил. А что на следующий день было, мне до сих пор стыдно вспоминать. Как я просил Кузьмича, как ребята за меня просили...
Вот такой был случай. И потому Мушанскому на его издевательства я тем же ответить не могу.
И вообще мне некогда, у меня тысяча дел. Поэтому я заканчиваю допрос. Больше Мушанский уже ничего интересного не окажет. Думаю, он сам больше ничего не знает. Хотя и то, что он сказал, немаловажно. И главное здесь Варвара.
Но еще важнее оказывается заключение экспертизы из научно-технического отдела. Восстановлен полный текст той записки. Он выглядит так, если при этом выделить угаданные мною места: "Приходи, посоветуемся. С этой СВОЛОЧЬЮ ОКОНЧАТЕЛЬНО надо рассчитаться, когда СОБЕРУТСЯ ВСЕ".
Вот так, не более и не менее.
Об этом я и докладываю в конце дня на совещании у Кузьмича. Здесь же присутствуют Игорь, Валя, Петя Шухмин и еще несколько сотрудников.
- М-да... - задумчиво произносит Кузьмич, когда я кончаю свой доклад. М-да... Действительно, интересно все тут поворачивается. И пока темно.
Он достает из ящика стола начатую пачку сигарет, медленно вытаскивает одну, словно прикидывая, сколько он уже выкурил за день.
- Пятая, Федор Кузьмич, - говорит Петя Шухмин, щелкая зажигалкой.
- Ладно тебе, счетовод, - прикуривая, ворчит Кузьмич и, затянувшись, продолжает размышлять вслух: - Однако в этой темноте кое-что все же обрисовывается. Как считаете?
- Что верно, то верно, - говорю я. - Обрисовывается. Но дело это трудоемкое, Федор Кузьмич. Тут надо в принципе решить.
- В принципе? - усмехается Кузьмич. - Ну давайте сначала в принципе. Какие будут соображения?
Первым высказывается Петя Шухмин:
- Между прочим, нас никто не заставляет его искать, Николова этого. Тут и дела-то никакого не возбудишь, если на то пошло. Ничего человек не совершил, ничего не нарушил. Мотанул из гостиницы? Домой вовремя не вернулся? На бумажке чего-то считал? Ну и что? Какой тут, спрашивается, криминал? Да и записка, прочтенная экспертом, неизвестно еще кому принадлежит. И означать она может все что угодно. Это только Лосеву тут почему-то убийство мерещится. А намеки этого Мушанского вообще ничего не стоят.