По справедливости, таких боксеров, как железные люди, на ринг лучше вообще не допускать. Так как нормальный человек может «завалить» такого субъекта, словно наркомана, нанюхавшевся «ангельской пыли», только несколькими выстрелами из дробовика в упор. То есть всех этих Мухаммедов Али и Майков Тайсонов надо отстреливать сразу. Но почему-то нормальным людям на ринге дробовик не дают. А было бы неплохо, перед каждым боем с негром или итальянцем, вооружать нашего бойца. Справедливей. Но мир не справедлив…
Особого общения у меня с соседями по купе не получилось. Твоя-моя — не-понимай. Я для них был чужим. Не узбеком, не милиционером. И даже не спортсменом. Никаких точек соприкосновения. А мои попутчики живут по коммунистическим заветам: «Бойтесь дети гуманизма, бойтесь ячества друзья, формализма, схематизма, опасайтесь как огня. Страшен, дети, техницизм, биология вредна…» Без комментариев…
Так что большей частью я отсыпался или лежал на верхней полке, отдыхая впрок. Копя силы. И считая мух на потолке. К концу шестого дня пути мухи на потолке появились, так как наш паровоз неумолимо переносил нас из русской зимы в осень.
А на седьмой день, в тысячелетнем древнем Ташкенте, с его центральным проспектом Карла Маркса, многочисленными «красными чайханами», «домами дехканина», клубами, домами Санпросвета, я попрощался с попутчиками и пересел на поезд до туркменского Мары.
Только немного мне завидно стало. Зайди в любую задрипанную мечеть, там каждый мулла, даром что нехристь, глядишь, собрал вокруг себя сорок-пятьдесят больших и маленьких пострелят и с утра до вечера их жизни учит, толкует им вопросы веры. «Разумеющему раз скажи, не разумеющему — тысячу раз».
Самый последний мусульманин большую часть Корана наизусть твердит, а я и «Отче наш» прочесть не умею. Церкви все давно в овощехранилища переделаны. Злополучный «Металлом» вытребовал разрешения снять колокола Новодевичьего монастыря. Таксомоторный парк выпросил разрешения на съемку чугунных дверей церкви Казанского Георгиевского монастыря, и так далее и тому подобное…
Зато речи Сталина я зубрю на культсобраниях. Да и других партийных бонз, что давно позабыли слово стыд, не забываю. Никто не осмелится против пукнуть. Все как перепуганные овцы. Выхода нет. Ни дом человеку сейчас не принадлежит, ни скот, ни земля, ни все добро, ни сам он, ни жена его. В этой стране словно солнце закатилось, день померк, светильник погас. Монголо-татарское иго и то легче было.
«Жалок народ, чья рука слаба. Жалка страна, что врагу — раба.»
Каждая курица своего цыпленка оберегает, а я своей работой кормлю каких-то непонятных интернационалистов-космополитов. Прямо сердце огнем охватывает…
Опять я в дороге. Снова вокруг глиняные такыры, степь, пески, экзотика, верблюды, что нюхают рельсы словно заправские наркоманы. Арыки, кишлаки, арбы, ишаки — лучшие друзья узбеков. Поголовно пропагандируют друг друга декхане. Идиллия. Правда, в последнее время ишаков изрядно пугают грузовики, проносящиеся мимо. Непорядок.
За окном проносятся голодные солончаки, похожие на остатки геологической катастрофы. Смотрели ли Вы когда-нибудь на Луну через подзорную трубу? Это так похоже на эту призрачную страну…
Чем-то неуловимо прекрасным — то ли суровым молчанием Каракумов и Кызылкумов, то ли целебной тишиной старых городищ, то ли неторопливой жизнью плодородных оазисов — приближающаяся Туркмения неодолимо влекла меня к себе.
А в ставший родным Байрам-Али я прибыл уже 19 ноября. Зима близко! Пора приниматься за работу, засучив рукава. Может еще чего и успею сделать. Пока змеи не впали в спячку…
Глава 16
Я искренне собирался работать по-стахановски. Пытаясь кое-как исправить свои «недостачи.» В последние теплые деньки. Но хочешь рассмешить бога — расскажи ему о своих планах. Ох, как бы знал! Соломки подстелил!
Но судьба не всегда раздает выигрышные карты.
Байрам-Али встретил меня неприветливо. Хотя древняя крепость, что так гордо вознеслась над городом, последний осколок былого Мерва — «Души царей», все еще была воплощением великой мощи и несокрушимости.
Но картина была проста как апельсин — голод все усиливался. Буйно кипящую в душах восточных людей частную инициативу советская власть задавила на корню и теперь осталось только одно — пропадать.