- А, изъел себя! Так, так. А то еще на мотоцикле гонял, будто смерть ему была нужна. Так, так. А я вот жив, цветочки развожу.
- Анатолий Семенович, а помните вы Бориса Дмитриевича Миронова, Митрича, Колобка?
- Тоже помер?! - не сумел скрыть радости старик. - Туда ему и дорога!
- Нет, не помер. Напротив, процветает, бодр и весел.
- Тогда - назад, назад, беру свои слова назад. Вы их и не слышали, сорвались, отвык с людьми беседы вести, с цветами-то я говорю, что вздумается. Да, серьезный мужчина. Колобком звали. Помню, помню.
- Он там и у нас в гастрономе крутился. Зачем?
- Ну-у-у, Павел Сергеевич, дела давно минувших дней. А вы его самого спросите.
- Спрашивал.
- Вы от него ко мне?
- От него.
- Все же не дают, значит, вам покою дела давно минувших дней? Суд же был, все там выяснилось.
- Не все.
- Правда ваша, не все. Я на суде не был, реабилитировался тогда по поводу инфаркта, даже и свидетелем меня не стали вызывать. Но я за процессом следил, подробности мне докладывали. Как водится, это уж как водится, когда торгашей судят, весь клубок суду не распутать.
- А если мы, сами торгаши, захотели бы распутать?
- Тогда вы бравадой занимались. Вседозволенность, недуг тот, еще сидел в вас.
- Вылечился я от него.
- Вижу. Полагаю, что вылечились или, еще точней, вылечиваетесь, проходите реабилитацию. Нет, Павел Сергеевич, а вот про Митрича я вам никакой информации дать не смогу. Колобок, одним словом. Да и что я знаю? Цветовод - не счетовод. Устроились? Работаете?
- Устраиваюсь.
- На минное поле теперь - ни-ни-ни?
- Кабы знать, где тебя мины ждут.
- А все же, все же, если и от вседозволенности излечились, то мин на пути будет у вас поменьше.
- Далось вам это слово. Какое-то философское понятие.
- Заметил, все садовники в философию ударяются. Или прожекты строят, как я, к примеру, прожектерством занялся по поводу переустройства нашей торговли. Цветы молчат, кивают, одобряют. - Анатолий Семенович протянул ведро с розами Павлу. - А ведерко я вам дарю как оптовому покупателю. И еще в придачу совет... Павел Сергеевич, да ну его, Митрича! - Старик отдал Павлу ведро, поклонился ему. - Понадобятся цветочки - буду рад услужить. - Он повернулся, накренил свое костистое тело, заспешил куда-то по своим делам.
А Павел с ведром роз в руке побрел прямо, свернул влево, еще разок свернул и вышел - тут все места были хожены-перехожены - к дому парусом, где жила Лена, где было его временное пристанище. Лучше было не придумать место для этих роз, чем комната, где спала сейчас Лена. Она проснется, а на полу в ведре розы. И она улыбнется им, обрадуется, просветлеет ее строгое, в печали лицо.
Войдя в подъезд дома, Павел уверенно нажал на три кнопки - на двойку, пятерку и семерку. Он и дверь в коридор отомкнул уверенно, смело отпер дверь квартиры. Эту уверенность, смелость внушили ему розы. Мысль подарить целое ведро роз Лене была счастливой мыслью. Не таясь он вошел в ее комнату. Лена спала, откинув простыню: ей было жарко. Павел увидел ее нагой, прекрасной, как прекрасна нагота молодой женщины, чуть только изведавшей любви. Немыслимо было догадаться, когда Лена была в одежде, что так пленительны ее бедра, что такая совершенная у нее грудь, грудь женщины, но и девушки.
Дивясь самому себе, что не припал к ней, дивясь своей вдруг робости, нет, еще чему-то в себе, Павел, оглядываясь, вышел из комнаты. Он осторожно замкнул дверь, теперь он боялся, что Лена услышит его, тихо прошел по коридору, осторожно замкнул и другую дверь. У лифта, пока гудел к нему лифт, Павел вслушался, как колотится сердце. Он шагнул было к двери, но откачнулся, отбросив себя назад, в отворившийся лифт.
22
В просторном холле министерства, когда Павел, воспользовавшись своей пухлой записной книжкой, позвонил по внутреннему телефону одному из тех, с кем собирался побеседовать глаза в глаза, все пять лет вынашивая в себе миг этой встречи, по телефону с ним заговорила женщина.
- Да, был такой, но сплыл, - сказала Павлу женщина, и мстительно как-то прозвучал ее голос.
- Он что, в командировке, в плавании? - спросил Павел. Это ведь было плавающее министерство.
- В плавание уходят, а не сплывают, - сказала женщина. - Вы кто, моряк?
- Сухопутный. Где мне его добыть?
- Откуда мне знать? Да и знать не хочу! Сплыл!
- Вы не огорчайтесь, он всегда был таким, - сказал Павел.
- Я огорчаюсь? Каким - таким?
- Сплывающим. Хотите, я ему от вашего имени морду набью? Скажите только, где его найти.
- А это идея! Если верить слухам, он пасется в магазине "Консервы" на ВДНХ. И скажите ему, что его презирают!
- От кого привет?
- Он поймет! - Женщина бросила, нет, швырнула трубку.
- Неплохой способ узнавать адрес человека, - сказал Павлу стоявший в очереди к телефону невысокий морячок в невероятно заломленной фуражке с потускневшим золотым "крабом". - Действительно пойдете сейчас кому-то бить морду?
- Не исключено, - сказал Павел, листая записную книжку. В этом министерстве и еще были люди, кому бы он мог позвонить. Павел нашел нужный номер, но телефон уже был занят, в трубку баритонил тот самый морячок в фуражке, заломленной именно так, как смеет это сделать очень бывалый, исходивший все моря и океаны человек морской приписки.
Павел огляделся: и другие телефоны были заняты, шел разговор, так сказать, по всей флотилии. Занятное это было место. Отсюда, преодолев препоны, свершив вот эти телефонные разговоры, выправив затем нужные документы, люди уходили в плавание, на тысячи миль, на долгие месяцы. Тут стеночки подпирали капитаны и штурманы, специалисты всех матросских статей, которых судьба лишь случайно занесла так далеко на сушу, так далеко от их портов приписки. Может быть, они очутились в Москве, чтобы поставить крест на своем морском бродяжничестве, чтобы пришвартоваться к какой-нибудь женщине, к москвичке, пожить попробовать в столице, но вот и снова они в бюро пропусков, откуда прямой путь к морям и океанам. Обрекая себя на тяжкую работу, в гробу бы ее не видать. На месяцы, месяцы ввергая себя в соленую купель. И так - неделями, месяцами. Шторм, дождь, рыбья въевшаяся вонь, придира-капитан, трудный характер у команды - бросить бы все это к чертям собачьим. Но нет, ее нет - жизни без моря. Это единственная приемлемая жизнь на земле. Ну ее, эту Москву, этих баб с московской пропиской. Пользуйтесь, кому приспичило, а мы - в море.