Знаменский свернул в переулок, двигаясь по указанному адресу. Он и еще одну такую бумажку на столбе обнаружил. А вдали и еще виднелся столб с такой же беленькой, не выжженной бумажкой. Его квартирохозяин, Д. Д. Коноплин, вел его от столба к столбу, будто взяв за руку. Ну что же, он тоже сейчас объявит себя любознательным.
Знаменский вошел во двор, увидел непочатую бутылку, нетронутый натюрморт. Ни Дим Димыча, ни Ашира тут не было. Он вошел в дом, заглянул в одну комнату, в другую. Вот они, нашлись. Они стояли над письменным столом, на котором была разостлана карта, странно похожая на лоскутное одеяло, сшитое из разрисованных маками крошечных лоскутов.
— Здесь дают уроки любознательным?! — громко спросил Знаменский.
— Здесь, здесь, — не отрываясь от карты, рисуя на ней тонкой кисточкой очередной маковый цветок, отозвался Дим Димыч. — А мы уже заждались.
— Что там у тебя стряслось? — спросил Ашир.
— Муж Светланы Андреевны написал донос, что я… Словом, мне надо съезжать от вас, дорогой Дим Димыч. И вообще, уезжаю, друзья. Не прижился в ваших благословенных краях.
— Пойти, что ли, убить его? — серьезно задумался Ашир. — Зачем земле такой человек?
— Ашир, умер Александр Григорьевич Самохин, — сказал Знаменский. Сердце…
— Так! — Ашир распрямился. — Так! Не зря жил… Не знаю, как все свои шестьдесят девять лет, но два дня из них не зря жил.
— А ты жестокий человек, Ашир, — сказал Знаменский.
— Война, дорогой. Ты, я слышал, уезжать собрался? Я еще не все сведения собрал. Подождешь.
— Не смогу.
— Война, дорогой. Подождешь. А все-таки жаль старика. Поверь, я честно думал, что чал продлит ему жизнь. Да… Пошли, выпьем, у вас ведь принято пить за упокой. Честно выпьем. Пошли.
Они вышли во двор, встали у стола, Ашир всю бутылку до дна разлил по трем стаканам.
— До дна! — приказал. — За его два главных дня в жизни!
Они выпили. До дна.
28
Что за день?! Снова примчался Алексей, встал в калитке, завистливо глянул на стол и с удовольствием объявил:
— Ростислав Юрьевич, начальство требует. Срочно!
— От меня водкой разит, — сказал Знаменский. — Еще начнут выговаривать, как мальчишке. Впрочем, есть выход… — Он быстро пошел в дом, так порывисто наклонившись, что Ашир, хотевший было его остановить, безнадежно махнул рукой.
— Пошел писать заявление об уходе, — сказал он. — Нельзя таким пить, слишком решительными делаются. А им что? Наломают дров, а родственнички и дружки выручат. Вседозволенность!‥
— Не осуждай его, — сказал Дим Димыч. — Он не ради себя…
Верно, Знаменский сейчас писал заявление об уходе. Не присаживаясь к столу, который вот и послужил ему, Знаменский быстро начертал на листке бумаги несколько слов. Его «Золотой Паркер», угретый в кармане, жирно и охотно выводил слова. Знаменский подписался, сложил листок вчетверо и, прощаясь, глянул в окно на горы. В дневном мареве они были едва различимы.
— Все! — громко произнес Знаменский, показав горам листок, и пошел из дома.
Во дворе он попал в перекрестие взглядов — неодобрительного, сочувствующего, любопытствующего. Он подошел к Алексею, к любопытствующему, вручил ему свой листок.
— Доставь! — и вернулся к столу. — Есть еще что выпить?
— А на словах ничего не будет? — спросил Алексей.
— Нет, — сказал Знаменский. — И ответа не нужно. Послание исчерпывает вопрос. Поезжай, дружочек.
— Ростислав Юрьевич, надейтесь на меня, я вас провожу, — сказал Алексей. — Вы когда? Сегодня? Завтра?
— Поезжай, поезжай, — сказал Ашир. — Зачем ему спешить? Мы попьем еще немножко, погуляем. Куда спешить? Мы свободные люди. Одного уволили, другой уволился, третий на пенсии. Самые свободные люди на свете! Завидуешь, Алексей? Сочувствую тебе, но помочь не могу. Привет!
— А может, не отвозить эту бумажку? — осторожно помахал листком Алексей. — Скажу, что не нашел вас. А, Ростислав Юрьевич?
— Вези, вези, он не передумает, — сказал Ашир. — Мы народ решительный. Вези!
— Жаль… — Алексей медленно ступил за порог. — Думал, поживете у нас, порезвимся… — Калитка медленно затворилась за ним, и почти сразу же взревел мотор и рванулась машина, деля с водителем его досаду и печаль.
— Счастливый человек! — сказал Ашир. — Кому что, а ему бы только резвиться! Совсем счастливый человек. До тошноты. Я пойду, друзья. Ростислав Юрьевич, сразу вдруг не уезжайте. Если хотите, это приказ. Ростик, дорогой, и не пей больше, прошу тебя. Обещаешь? — Он обнял Знаменского, близко заглянул в глаза, в несчастные его глаза несчастными своими глазами. — Друг, нам сейчас надо трезвыми быть.