Потом они ели дыню, повезло, дыня оказалась удачной. Спасибо, седобородый старик, спасибо тебе, что довез, дотащил ее аж до Дмитрова! Оля так ела, что даже уши у нее отведали дыни. Смотреть на Олю было тоже счастьем. Нина помолодела, пояснела, смотреть на нее было тоже счастьем.
— Живут же люди! — вздохнула Оля, решая, есть дальше или передохнуть. Каждый день могут с дыни начинать!
— И еще горячий, только испеченный чурек. И чай из пиалы.
— Змейки на ветках поют! — подхватила Оля. — Кстати, а змеи не поют?
— Шипят. Но очень по-разному.
— Шипеть и мы умеем и тоже по-разному. У нас математичка только так нас к тишине и призывала: «Молодые люди, перестаньте шипеть!»
— Вот кончила школу, зубрит вот целыми днями, — сказала Нина. — Решили мы во второй медицинский сдать документы. Поступит ли? Там ужасающий конкурс. Десять абитуриентов на место.
Счастливая минута прошла. Озаботилось лицо матери, поскучнело лицо абитуриентки, вымазанное до ушей дынным соком.
— Но ты же поступила, туда же, во второй, — сказал Павел.
— Сравнил меня и ее. Мне ставили пятерки за положительную внешность, а это же кинозвезда. Ну какой это участковый врач, чтобы в грязь, в мороз — из дома в дом, день за днем, год за годом?
— Может, сдать тогда документы во ВГИК или там еще куда?
— Мама не понимает! — вскочила Оля, измазанная и прелестная в своем гневе. — Я — врач! Ну, бывают же привлекательные врачи! Что значит по грязи? Не должно быть грязи! А хотя бы и по грязи, ну и что? Разве я у тебя белоножка? А кто тебя лечит, когда у тебя грипп или радикулит? А кто всех мальчишек в доме перебинтовывает? А наследственность? Отец ведь тоже был врачом, даже хирургом был. Не серди меня, а то пойду в хирурги!
— Ой, ну что с ней будешь делать?! — гордясь и тревожась, глядела на дочь Нина. — Уговорила. Тогда зубри, зубри и зубри.
— И плюс обаяние, — сказала Оля, — экзаменаторы тоже люди. В приемной комиссии, когда я вхожу, все умолкают.
— Там — студенты.
— Студенты, но старших курсов. Это очень влиятельный народ. Поверь!
— Верю, верю.
— И потом, мой дядя вернулся. Если что, он пойдет к ректору. Сильный, смелый, вот такой, как сейчас.
— В пижаме этой, — подхватил Павел.
— Ты найдешь в чем пойти и что сказать, я в тебя верю. И ректор тебе поверит. Ты внушаешь доверие, Павел Сергеевич. Поверь.
— Как у тебя с работой? — спросила Нина. — Что тебя так взбудоражило в Москве? Сына повидал? Я предупредила Зинаиду, что ты возвращаешься.
— Я побежала! — вскочила Оля. — Этот разговор не вписывается в программу моей зубрежки. — И умчалась.
И погас праздник, будто кто-то выключил невидимые, но яркие светильники, по-будничному серыми стали стены.
— Сегодня на рассвете умер Петр Григорьевич, — сказал Павел. — Да, с сыном повидался. Он вырос. Не я его узнал, он меня. Разговора настоящего не вышло, я был не готов к этому разговору. Сам не знаю, как забрел во двор. Что с работой? Предлагают, даже почти согласился, можно сказать, согласился. Знаешь, что за работа?
— Ну?
— А вот дынями торговать. Такими или похуже. Арбузами, фруктами словом, сезонным товаром.
— Работа только на сезон?
— Да. Но такой сезон может год прокормить.
— Если красть, Павел?
— Ничего другого не предлагают. Ты учти, я с судимостью, на старое место мне нельзя, я не из длительной зарубежной командировки вернулся. Хорошо, если меня вообще пропишут в Москве.
— Я советовалась с юристом. Пропишут. Ты даже имеешь право на размен квартиры. Знаю, ты на это не пойдешь, из-за сына не пойдешь, знаю. Ну, снимешь комнату, придумаешь что-нибудь. А работа, нет, Павел, сезонный этот товар не для тебя. Иначе ты должен начинать, иначе.
— Костик тоже советует, чтобы иначе. А как? Где? Человек идет туда, где его знают.
— Иди в бухгалтерию, в экономисты. Даже у нас на заводе все время требуются люди с такими профессиями.
— Сам я не устроюсь, просто так, с улицы, меня не допустят к работе с финансовой ответственностью. Года два-три еще не будут допускать.
— Тогда поработай эти два-три года в таком месте, где ничего не прилипает к рукам.
— Может быть, грузчиком?
— Может быть, грузчиком.
— И у грузчиков прилипает. Но дело не в этом. Вне своей среды я никому не нужен, а в сорок лет начинать с нуля… Отобьюсь от своих, не прибьюсь к чужим.