Лена открыла глаза, в них не было сна. Она не спала, когда он ее разглядывал, почти прикасаясь к ней.
— Разонравилась? — спросила она, но не было тревоги в ее голосе.
— Ты для меня загадка, — ответил Павел. — А знаешь почему?
— Почему? — Она пахла дождем, молодой тополиной листвой.
— Потому что я в тебя влюблен. Я даже не умею тебя как следует разглядеть. Гляжу на твое лицо, но не могу в нем разобраться. Красива ли ты, не очень, очень? Не могу понять, уловить. Потому что я в тебя влюблен. Наверное, ты не такая уж и красавица, я не знаю, но я слепну от твоей красоты. Понимаешь, я ослеп от тебя. И почти ничего не соображаю, понимаешь. Не могу понять, скромна ли ты или это мне лишь кажется. Ты говоришь про самое обыкновенное про что-то, а я изумляюсь твоим словам, твоим мыслям, твоей мудрости. Но это ведь совсем простые мысли, житейские, обычные. Так отчего же я так ими восхищаюсь? А я в них даже не вдумываюсь. Я слежу за движением твоих губ — и люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя…
Дождь шел все сильнее. Это была гроза, не страшная, летняя гроза, а все же — с тучами, громом, молниями и с таким пронзительной чистоты воздухом, какой бывает только в горах, где не сошел еще снег. Раз всего в жизни добрался Павел до этой горной гряды. Сейчас он вспомнил тот воздух, тот охвативший его внезапно восторг, когда хотелось кричать, вызывая эхо, петь, когда встали рядом в глазах слезы радости и отчего-то — печали.
— Я верю, — сказала Лена. — Я верю тебе, Павлик. Нет, а я тебя сразу разглядела. Ты красивый. Но ты был чужой, а теперь ты не чужой. Какая гроза… Даже страшно…
Павел поднялся, встал у окна. Ветер взметал занавески, темным, влажным золотом струились купола. И уже вдали светлело небо.
— Сейчас кончится дождь, и рвану на рынок, — сказал Павел. — Куплю мяса, зелени. Буду готовить свадебный обед. Сам!
— Ах, ты уже женился? Какой быстрый.
— Мы поженились еще знаешь когда?
— Когда?
— А вот когда я принес тебе ведро роз. Не надо спать нагишом, красавица ты моя.
— Не надо подсматривать, как спят женщины, красавец ты мой. А может, так, провел ночку, и все? Ведь ты такой у нас…
— Я не такой у вас. Я совсем другой у вас. Я сам не знаю, какой я у вас.
— Я тебя люблю, Павлик. Хочешь взять меня в жены? Бери.
— Беру!
Дождь как начался внезапно, так внезапно и кончился. Грянуло солнце.
Лена подошла к Павлу. Нагие, обнявшись, они стояли у открытого окна, стояли перед всей Москвой, перед близкими куполами. Лена попросила:
— Господи, обвенчай нас.
29
В этом здании, цирке, именуемом Бауманским рынком, Павел прежде всего купил плетеную корзину. Он купил ее у старушки, которая принесла на рынок в своей корзине всего лишь пять белых грибов. Но каких! Только первые летние белые грибы бывают так совершенны. Они коричнево-румяны, они без единого пятнышка, без единой червоточинки. Старушке было жаль продавать грибы. Сколько походила по лесу ради них, как рано встала, вымокла на росе. Как радовалась каждой этой головке. Старушка заломила невероятную цену за свои грибы. Павел не торговался. А корзину старушка легко отдала, радуясь, что грибы не помнутся.
— Будешь что класть еще, грибы огороди, — напутствовала старушка Павла. — Ты откуда такой сам, как гриб?
— Ну, перехваливаешь! Спасибо, спасибо.
Потом Павел пошел покупать мясо. Ему нужна была вырезка. Он переглянулся с дюжим парнем, подбоченившимся у колоды с топором в руке, не ведавшим, что до слез похож он здесь, на Басманных улицах, на царева баловня, опричника, которому вскоре не сберечь головы, но этот час — его. Вырезка была отхвачена, отсечена, шмякнута на весы.
— Хорошему покупателю — почет!
Потом Павел покупал зелень. Тут из-за копеек он торговался, потому что нет слаще дела, как выгадать на базаре копейку, прогадав там же всю десятку.
Потом Павел покупал помидоры. Туркменских не нашел, но нашел узбекские, тоже из-под жаркого солнца.
Потом Павел купил дыню. Опять дыню. И снова у узбека, но безбородого, молоденького, возможно, что и внука того милого старика, щербатого и лукавого, который так выручил его в Дмитрове.