— Я не могу одобрить ваши действия. А представьте себе, что у него и в мыслях не было снова воровать? Какую травму вы каждый раз ему наносили!
— Тит-Косой не думал красть? — Холодайкин рассмеялся: — Да вы бы видели, как он глядел на коней! Прямо как завороженный.
— И вы считаете, что так надо предупреждать преступность?
— Факт есть факт.
— Не каждый факт — закономерность.
— Не знаю, не знаю… В нашем районе его имя больше в делах прокуратуры не фигурировало.
— Предупреждение преступлений — это целая наука, это комплекс каждодневных мероприятий, деликатная и гуманная работа. Здесь обухом нельзя. Вызывать, оскорблять человека…
— Вот что, товарищ Седых, я не студент, чтобы вы меня учили азбуке. — Холодайкин разозлился. — На всякие ненужные диспуты у меня нет времени. А пока я должен заявить вам официально, что вы медленно и малорезультативно, да-да, малорезультативно ведете следствие.
— Я веду его по всем правилам, установленным Уголовно-процессуальным кодексом РСФСР. Еще раз подчеркиваю, что дело сложное из-за его необычности. И потом, мы имеем дело с экспедицией, которая занята очень важной научной работой. Это я тоже, между прочим, не забываю. И потрошить людей по вашему методу не собираюсь.
— Не справляетесь — так и скажите.
— Я взялась за дело и доведу его до конца.
У Холодайкина заходили на скулах желваки.
Вера Петровна молча вышла.
26
Геннадий сразу заметал, что настроение у жены плохое, как только она переступила порог.
— Устала?
Вера кивнула. Геннадий молча взял у нее сумку с продуктами и отнес на кухню.
Вера тоже почувствовала, что он чем-то недоволен. И вмиг улетел куда-то разговор с Холодайкиным и все те дела, которыми она занималась на работе.
Зайдя на кухню, Вера поняла, в чем дело: на столе лежал нераспечатанный конверт. Письмо из Москвы.
Секретов у них друг от друга не было. Может быть, чужие только. Геннадий не любил говорить вообще, а в частности — о жизни своих друзей. В этом отношении он был идеальным товарищем: ни одно признание, ни один разговор, случавшийся за кружкой пива и поэтому иногда чересчур откровенный, никогда не становился достоянием третьего.
Что касалось Веры — о ней он всегда все знал. И о любом своем шаге так или иначе извещал жену.
И тут — письмо. Обратный адрес с мужской фамилией.
— Гешенька, наконец-то! Антон Романович ответил!
Геннадий вопросительно посмотрел на нее.
Она надорвала конверт и поспешно развернула листок, исписанный мелким аккуратным почерком.
— «Уважаемая Вера! Не буду писать о том, что письмо Ваше меня порадовало. Как Вашего педагога и просто как человека. Это не шаблонная фраза, которую я отписываю всем своим бывшим ученикам, хотя пишут мне многие. Ваше решение поступить в нашу заочную аспирантуру одобряю. Предлагаемая Вами тема реферата, по-моему, выбрана более чем удачно…» — Вера передохнула, счастливо взглянув на мужа.
Геннадий курил, прищурив в улыбке глаза. Волнение и радость жены передались ему…
— «Вы обратились к проблеме, которая носится в воздухе, — читала она дальше. — Говорят, спорят и пишут об этом очень много. Не бойтесь вихря страстей, бушующего вокруг нее. Материал, который у Вас в руках, дает Вам все основания ее разрабатывать. Советую не тянуть с рефератом. Я посылаю Вам приблизительный список литературы. Просмотрите эти книги. Больше внимания противникам, их надо знать. Иностранным языком начинайте заниматься сразу. Приемные экзамены осенью. Но помните, что время бежит, увы, быстрее, чем мы думаем, и уж во всяком случае быстрей, чем это высчитали астрономы. Писать мне не стесняйтесь. У Вас, наверное, есть семья. Передавайте мои поклоны близким. Желаю Вам успеха. Профессор Успенский».
Вера закончила читать и поспешно сунула листок в конверт, почувствовав вдруг неловкость перед Геннадием за свою радость и за те слова, которые были сказаны о ней в письме.
И муж выручил ее. Выручил своей бесхитростностью, своим умением точно понять настроение жены, своей способностью принимать все так, как есть.
— Хорошее письмо, — сказал он, — радостное.
У Веры отлегло.
— Какой это человек, Гешенька! В двадцать восемь лет стал доктором наук. Писала ему, а сама боялась: вдруг не ответит или напишет, что я дура, и больше ничего. Он это может. Знаешь, как однажды Успенский выступил на защите кандидатской диссертации? Вышел на кафедру и сказал всего одну фразу: «В связи с тем, что диссертация не представляет никакой научной ценности, я считаю, что отведенное для ее защиты время целесообразнее провести с максимальной для всех пользой: рядом в кинотеатре идет великолепный фильм с Фернанделем и Тото». Старикан страшно любит кино.
— Ну, а этот, кто защищал?
— Конечно, провалился. Все продолжалось, как надо: выступали, голосовали.
Геннадий улыбнулся:
— Смелый человек. Так и должно, наверное, быть.
— Вот и я не сказала тебе, что написала ему, — как бы оправдываясь, произнесла Вера; Геннадий помолчал. — Экзамены, значит, скоро. А как же я поеду? С ребенком? Придется еще годик подождать. Лучше подготовлюсь…
— Мать возьмешь с собой.
— Куда, Гешенька, в аспирантское общежитие?
— У Георгия остановитесь. Полковник как-никак. Квартира у него просторная. Потеснятся с супругой на месяц-другой.
— Так же нельзя, Гена, люди они немолодые. А тут нагрянут две женщины, да еще с грудным младенцем.
— Георгий не откажет. Брат все-таки. А потом, на лето они на дачу уезжают.
— Нет, Гешенька, погодить придется.
— В наши годы, Вера, годить уже нельзя. Нынче не соберешься, а там другое, третье. Причину всегда найти можно. Человек такое письмо прислал. Доверяет…
— И это верно. Заварила я кашу, как теперь расхлебывать, ума не приложу.
— Не дело говоришь. — Геннадий затушил папиросу. — Обедать будем?
Вера захлопотала над плитой.
27
Когда Христофор Горохов вошел в кабинет, Вера Петровна почувствовала, что его сковывает напряжение, которое он не в силах преодолеть.
Горохов был небрит, неряшливо причесан, и это еще больше выдавало его внутреннюю скованность.
— Вас все называют Колумбом. Причем упорно.
Фармацевт пожал плечами:
— Это так, шутя. Вообще-то прямая ассоциация из-за моего имени.
— Понятно. Я уж вас буду называть настоящим именем. Знаю, что вы заняты очень, но мне нужно кое-что у вас узнать, Христофор.
— Мне ничего не известно, — произнес мрачно Горохов. — Совершенно никаких сведений, которые открыли бы что-нибудь новое для вас, я не имею.
— Сколько людей, столько взглядов и мнений на одно и то же событие.
— У меня нет мнения, потому что вся эта история мне самому не ясна. Да и нет времени копаться. У меня экзамены осенью…
— Знаю.
— Вот видите.
— Я знаю, что вы очень хорошо работаете в экспедиции. Но вы ведь, помимо этого, еще сдаете лекарственные травы для фармацевтической промышленности?
— В этом есть что-нибудь нечестное? — угрюмо посмотрел фармацевт на следователя.
— Наоборот. Вы зря думаете, что я сейчас начну вас на чем-то ловить.
— Я не думаю. Но травы я больше не собираю.
— Почему?
— Новый бригадир запретил, Клинычев, — усмехнулся Горохов. — Главное, говорит, больше змей ловить.
— У вас большая семья?
Горохов кивнул.
— Мать, сестры, братья на руках?
— Я живу с женой и со своими детьми. Только.
— И стоит вам, совсем еще молодому человеку, так нагружать себя работой?
— Значит, стоит, — буркнул Горохов.
— Сколько у вас детей?
— Пятеро.
— Сколько, сколько?!
— Пятеро.
Вера Петровна молча уставилась на него. Она не знала, как себя вести: улыбаться — как бы не к месту, сочувствовать — тоже неудобно.