Я закашлялся и отступил на пару шагов, ближе к открытому окну. Стало немного прохладнее, а через пару мгновений жар и вовсе пропал.
– Это отвлечет их, – подал тихий, чуть усталый голос Змей. – Но я не думаю, что они поймут, что это наших рук дело. С ними нужно жестче.
Я задумчиво оглядел побледневшего хрупкого юношу. Его черные глаза были пугающими из-за того, что зрачок сливался с радужкой. Раньше я не замечал в них жестокости, так что же поменялось?
– Я не хочу опускаться до их уровня, – медленно проговорил я. – Но и не хочу, чтобы мой народ гиб из-за них.
Змееносец склонил голову, в знак понимания, и уже развернулся, чтобы уйти, но я остановил его:
– Что тебе сделали люди?
Он настороженно замер и, не оборачиваясь, мрачно проговорил:
– Они глупы, как дети. Мне стыдно за них.
«А дети-то ему что сделали?» – со вздохом подумал я, а вслух поинтересовался:
– И почему же тебе за них стыдно?
– Не скажу, – вдруг фыркнул он и снова двинулся к выходу.
– Много еще в моем поместье гадости? – очередной вопрос его гордой спине.
– Около пяти видов, – подумав, сообщил он. – Из них сай’и представляют серьезную угрозу. Сами видели.
– Видел, – кивнул я, соображая, каким еще вопросом его можно задержать, и неожиданно для самого себя спросил:
– Ты умеешь ездить верхом?
– Нет, – с неожиданной опаской сказал Змей и, наконец, повернулся ко мне лицом, которое выражало отчаянную настороженность. Это лицо было для меня ново…
– Тогда иди за мной, – решительно приказал я, и строго добавил: – И только попробуй сбежать!
К моей великой радости, Змей лишь шумно выдохнул и все же направился за мной следом.
Около конюшни я уже физически ощущал беспокойный страх Змееносец, и меня это начало действительно тревожить: чтобы Змей – этот самоуверенный, высокомерный мальчишка – чего-то боялся?
Я скосил на него глаза, а он ответил мне напряженным взглядом.
– Ты чего-то боишься? – Конюх открыл перед нами ворота, и я первый погрузился в полумрак, пахнущий сеном. – Не уж-то лошадей?
Очевидно, в моем голосе прозвучала явная насмешка, потому что Змей вдруг подозрительно расслабился и шагнул следом.
– Выбирай, какой понравится, – сообщил я, внимательно наблюдая, как он буквально крадется вдоль стойл на максимально далеком расстоянии от них с хмурым лицом. Зрелище это было весьма забавным, даже лошадки оглядывали его удивленными взглядами, особенно демоническая половина.
Через десять минут я уже не вынес и решил подать голос:
– Ты выбрал или нет?
– Выбрал, – выдавил паренек, и с опаской подошел к стойлу Песчинки – золотисто-соловому жеребцу с длинной бледно-песочной, почти белой гривой. – Этого.
– Ну, оседлай его и выводи, – скрестив на груди руки, хмыкнул я и прислонился спиной к стене.
К удивлению, он легко справился, словно делал это всю жизнь, вот только поглядывать на Песчинку без опаски не перестал.
– Садись, – последовала из моих уст следующая команда. Но тут животинка решила поступить по-своему.
Песчинка хоть и был недемоническим, но отличался развитым умом: почуяв страх Змееносца, конь с удивительной аккуратностью положил ему на плечо свою немаленькую морду, от чего парень от неожиданности чуть на корточки не присел.
Лицо мальчишки стало еще белее, а тело его застыло подобно изваянию.
– Убери его, – вдруг охрипшим голосом попросил он.
– Если скажешь, чего ты так боишься – уберу, – подумав, твердо сказал я. Понимаю, что жестоко, но, похоже, иначе я не ничего не узнаю о нем.
Змей заскрипел зубами и, не разжимая челюстей, выдохнул:
– Он крупнее меня и может растоптать.
– Даже так? – изумленно вскинул брови я. – Он же ручной и… посмотри, какой дружелюбный!
– Пока он не напуган, он спокоен, – упрямо гнул свою линию юноша, все же боясь шевельнуться. Удивительно, что это говорил тот, который мог выполнить невыполнимое…
– Своим страхом ты только беспокоишь и побуждаешь коня к панике.
– Сам знаю, – просипел он, и вокруг него неожиданно стала появляться черная зловещая дымка, та самая, которую я видел, когда Змей насылал на людей засуху. Я поспешно отвел коня от парня… Хотя, смешно сказать «отвел», скорее оттащил: Песчинке, похоже, Змееносец понравился, даже не смотря на явную пугливость неудавшегося ездока.