— Красивая будет картина, — произнес он медленно, тщательно подбирая слова.
— Спасибо, — усмехнулась Мари, запахивая поплотнее пальто и поеживаясь — только сейчас, после мгновения тепла в его руках, она почувствовала, как холодно, хотя до этого не замечала. — А вы? Чем вы занимаетесь? Ну… кроме того, что вы король.
— Как чем? Управляю своим королевством.
— Я не о том. Что вы любите?
— Вам, правда, интересно? — Мишель улыбнулся. — И смеяться не станете?
— Конечно, не стану!
— Мне нравится делать витражи. У меня есть мастерская. Хотя я и провожу в ней не так много времени, как хотелось бы, но мне это очень нравится.
— Витражи? — она представила себе тысячи цветных стекол на окнах, шпили соборов и то невероятное ощущение наполненности, которое испытывала только в детстве, когда сквозь разноцветные осколки проникал солнечный свет, и ей казалось, что нет ничего ближе ее душе, чем это волшебство. — Вы умеете? Необычное у вас хобби!
— В Сен-Дени есть художественная школа. Я бывал там несколько раз, кое-чему меня научили. Иногда я раздумываю над тем, что стоит пригласить к себе кого-нибудь из братьев-мастеров… но дальше дело не идет… Вы, наверное, замерзли, — заговорил он о другом. — Может, стоит вернуться?
— Вернуться? — Мари засмеялась. — Вы соскучились по библиотеке и коробкам? Нет, месье… кстати, как ваша фамилия? Монархам ведь полагается фамилия? Меровинги, Каролинги, Капетинги, Бурбоны, Валуа…
— Де Наве.
— Хорошо, месье де Наве. Хотите на экскурсию в двенадцатый век?
— Как такое возможно? — удивленно спросил Мишель.
— Ну, вы же в двадцать первый как-то попали, а теперь задаете такие вопросы!
Все оказалось очень просто. Даже не потребовалось машины времени. Обошлись старым-добрым Ситроеном и несколькими минутами дороги. Увидев открывшееся взору, Мишель улыбнулся.
Они оказались у церкви Saint-Pierre, расположенной на окраине. Единственное строение Средневековья, сохранившееся в городке. Дата основания Бретиньи-Сюр-Орж была соотнесена с датой освящения главного алтаря церкви. Но самое удивительное в ней — витражи. Бесконечно яркие витражи, какие Мари увидела впервые в раннем детстве во время воскресных служб.
В это воскресенье небольшая площадь перед церковью была опустевшей — служба давно подошла к концу. Мари Легран вышла из машины и, опершись спиной о дверцу, посмотрела на шпиль. Со времени отпевания родителей она здесь не бывала. Когда Мишель подошел к ней, непроизвольно подала ему свою ладонь.
Он взял протянутую ему руку, почтительно поцеловал ее, но, вопреки всему, к чему он был приучен, не отпустил.
— Мы можем зайти внутрь? — спросил Его Величество.
— Почему бы и нет? — улыбнулась она. — В конце концов, это главная достопримечательность нашего городка.
Они так и зашли в церковь рука об руку. Мари безмятежно улыбалась, чувствуя, как жизнь ее, будто в детстве, наполняется волшебством. И как сотнями разноцветных лучей обращается все ее будущее. Или все ее прошлое.
— Вам нравится? — шепотом спросила она, указывая на причудливые продолговатые окна и почти забывая дышать.
— Нравится, — негромко ответил Мишель. Ему нравилось все. Церковь, витражи, прогулка с нею. И ее рука в его руке. Всего за день он, кажется, стал забывать, что совсем чужой в этом мире, что завтра вернется домой. А эта девушка останется здесь навсегда. И через некоторое время все происходящее станет казаться сном. Впрочем, это и сейчас не походило на очевидность.
— Когда я была еще девочкой, я приходила сюда только для того, чтобы посмотреть на цветные стекла… Эту церковь построили в одиннадцатом веке. Витражи, я полагаю, сменили не один раз, но все же… Невероятно, да?
Мишель смотрел не на витражи, а на восторженное лицо Мари. Слушал ее негромкую речь. И терял голову.
— Мне бы очень хотелось показать вам однажды свои витражи. Жаль, что это невозможно, — слегка пожал он ее ладонь.
— Жаль, что это невозможно… — повторила она. — Мне бы хотелось… Мишель… Вы и, правда… оттуда?
Она кивнула на стекла.
— Вы мне не верите? Впрочем, я, пожалуй, и сам бы не верил, окажись на вашем месте. Я, правда, оттуда, — он взглянул на церковные витражи.
— Хорошо, — медленно проговорила она, чувствуя, что все стало просто, — я вам верю. Когда вы вновь попадете туда? Сколько у вас времени?
— Завтра на рассвете все вернется в те места, которым принадлежит, — он снова посмотрел на окна. Солнечный луч пробился сквозь цветное стекло, заиграл радугой по стенам, протянулся к самым ногам Мишеля и Мари и рассыпался на тысячи разноцветных искр. И снова Его Величеству показалось, что он стоит в этой же самой церкви, но восемь столетий назад. И чувствует руку Мари в своей руке. Стало больно смотреть — день оказался неожиданно ярким и резким, каким не был мгновение назад. И, кажется, это уже не ветер, а сам свет шепчет ему знакомым голосом: «Времени не существует, король. Времени нет для тех, кто соединен в веках. Возле тебя твоя королева».
Мишель вздрогнул и резко обернулся. Мари по-прежнему была рядом, только луч погас, и в церкви стало чуть темнее.
— Это значит, что у нас только этот день? — ровно спросила она, проследив за его взглядом. Что-то внутри дрогнуло, сжалось пружиной, и она словно бы освободила себя от сомнений, воспринимая все, как должное. — Только сегодня… Хорошо… Чего бы вам сейчас больше всего хотелось? Все что угодно — я вас отвезу, покажу.
— Благодарю вас, — Мишель отвесил галантный поклон и неожиданно улыбнулся. — Чего бы мне хотелось? Знаю! Покажите мне что-то такое, что я больше никогда и нигде не увижу.
XIII
1185 год, Фенелла
Брат Паулюс Бабенбергский сладко зевнул, потянулся спросонок и, скинув с себя шкуру, сел на тюфяке, который был брошен на пол, и на котором он провел несколько часов сна. Его топчан был занят заявившимся к нему вчера забавным привидением с длинным именем, из которого он помнил только часть — Лиз. А лечь на сундук нетрезвый ум монаху не подсказал. Весь вечер загадочная гостья выясняла, куда она попала, и не менее долго пыталась обнаружить какую-то «дыру». Про это брат понял не очень отчетливо. А утомленная своими безуспешными поисками, далеко за полночь, она заснула, почти рухнув на его постель. И теперь так мило спала, похрапывая, как маленький медвежонок.
Становилось все светлее. Паулюс пригляделся внимательнее, медленно почесал затылок, и в его несколько протрезвевшую голову закралась не менее светлая мысль: девушка, спящая на топчане, не привидение. Он осторожно прикоснулся пальцами к ее руке, лежащей поверх одеяла. Рука была теплой и нежной. И вздрогнул от неожиданности, когда Лиз резко села, широко распахнув глаза. Оглянулась по сторонам, снова смежила веки и откинулась назад, на топчан.
— О, нет… — вяло протянула она, — только не это…
— А что должно быть «это», сестра моя? — спросил Паулюс, поднимаясь, наконец, с пола и убирая тюфяк в сторону.
— Моя комната. С розовыми портьерами и плюшевым медведем у изголовья, — уже живее ответила она, — и никакая я тебе не сестра. Хватит уже!
Монах удивленно воззрился на нее, пытаясь хотя бы примерно представить, о чем она говорит.
— Ты, вероятно, плохо спала, сестра моя. Это потому что на новом месте. Ничего. Я сейчас схожу к старой Барбаре за хлебом и молоком. Будем завтракать.
— Хватит. Называть. Меня. Сестрой!!! — окончательно проснувшись, воскликнула Лиз, тут же снова приподнялась на постели и с надеждой посмотрела на монаха. — Слушай, а сейчас правда 1185 год, а? Или этот дебил Алекс меня разыграл? Или съемки какого-то шоу для телевидения?
Брат Паулюс пододвинул стул и сел. Сознавая, что вот сейчас он вообще почти ничего не понял из того, что она сказала.
— Сестра моя, на каком языке ты разговариваешь? В каком королевстве ты учила французский?