Крышка сундука скрипнула, и Лиз, придерживая слишком длинный подол сутаны, выбралась на свет божий. Оценив задумчивый вид монаха, она подошла к нему и через плечо заглянула в бумагу, которую он изучал.
— А это была герцогиня, да? Которую трубадур любит?
— Герцогиня, — эхом отозвался Паулюс. — И вот что с ними делать?
— Мужчины! — буркнула Лиз. — Сделать то, что она просит.
— Верно! — воскликнул брат Паулюс, чмокнул Лиз в губы, и, подхватив сутану, помчался к Скрибу.
XIV
2015 год, Бретиньи-Сюр-Орж
Мари отошла от окошка киоска с внушительным ведром попкорна. Нашла глазами Мишеля и приблизилась к нему, торжественно вручила добычу и объявила:
— Не пугайся, это еда такая. Из кукурузы. Тебе понравится.
Он взял в руки протянутую ему «еду». Попробовал. Не разобрал. «Жевать можно», — решил он про себя.
Дама в униформе открыла перед ними дверь, они прошли сквозь плотную ткань в темный зал, и Мишель увидел, как на стене двигаются и разговаривают люди. Вокруг Мишеля и Мари раздавались громкие звуки. Его Величество встал, как вкопанный. Такого он точно никогда не видел и вряд ли увидит когда-нибудь еще.
— Эй! — Мари подергала его за куртку. — Садись. Это кино, это нормально.
Билеты были только на драму. «В мае делай все, что тебе нравится». Фильм шел уже давно. Потому малый зал старого кинотеатра Cin 220, и, конечно, последний ряд. «Места для поцелуев», — мелькнуло в голове Мари. А еще она подумала, что так незаметно и естественно перешла на «ты» со средневековым королем.
— Садись, садись… — зашептала она. — Смотри и слушай. Это… это будет история. Вроде книги, только можно увидеть.
Мишель смотрел и слушал. Это была история вроде книги, но ее можно было увидеть. И это было потрясающе. В какой-то момент Его Величество король Трезмонский поймал себя на мысли, что он благодарен Петрунелю, который отправил его сюда. И было неважно, что проходит время, что скоро он вернется домой, а к ожерелью он ничуть не стал ближе. Хотя именно ожерелье ему бы очень пригодилось. Ведь оно исполняет одно желание. И Мишель точно знал, какое желание он бы сейчас загадал.
В темноте зала он нашел пальцы Мари и сжал их в своей руке.
Сердце ее гулко билось в груди. Она смотрела на экран, но почти ничего не видела и не слышала. Спроси ее, о чем фильм, едва ли она смогла бы ответить. Все, что она чувствовала — это теплота в ладони Мишеля. Все, чего она хотела, это сжать ее в ответ. И ни о чем больше не думать. Был ли его жест неожиданностью для нее? Нет. Не был. Она знала, что с того мгновения, как увидела его, в ней вспыхнуло что-то важное. Как знала и то, что то же самое вспыхнуло в нем. Так не бывает? Чушь… Как еще должно быть?
Мари медленно повернула к нему голову. Король из волшебной сказки, героиней которой она стала на один-единственный день. Но ведь можно же получить от сказки все, что она обещает? Сейчас, на распутье жизни, когда просто не знаешь, куда идти дальше. Все равно он исчезнет, перестанет существовать… А это мгновение есть и будет. Потому что он ей нравился едва ли не с первой минуты. Ее рука дрогнула, и большим пальцем она чуть погладила его запястье.
Движущиеся картинки на стене вмиг перестали интересовать Мишеля, как только он заметил, что Мари повернула к нему голову. Это было странно. Он не видел в темноте ее глаз. Но отчетливо помнил их безбрежную синеву. Ее глаза он не забудет никогда. Теперь они станут ему сниться так же, как снились прошедшей ночью.
— Тебе нравится? — тихо спросила Мари, как спросила только утром под сводами церкви, не зная, говорит она о фильме или о чем-то большем.
— Мне очень нравится, — также тихо ответил Мишель и, наклонившись, прижал ее пальцы к губам.
— Мне тоже нравится, — шепнула она, рванулась к нему, отнимая ладонь только затем, чтобы впервые в жизни первой поцеловать мужчину. И сообразила, что творит, лишь в тот момент, когда их губы соприкоснулись. Он же прекрасно понимал, что в его мире такое невозможно. Но через восемь веков? В мире Мари? Мишель осторожно и нежно ответил на поцелуй девушки, слегка притянув ее к себе. Со стороны они могли показаться обыкновенной влюбленной парочкой в темноте кинозала. Она, обвивавшая руками его шею, он, обнимавший ее. Забытый на подлокотнике попкорн. И летавшие на экране самолеты. А когда поцелуй прервался, Мари смогла выдохнуть только:
— И как мне теперь фильм смотреть?
— У вас будет еще возможность посмотреть его снова, — Мишель притянул ее к себе еще ближе.
— А у тебя нет, — тихо ответила она и провела кончиками пальцев по его губам. — Или есть надежда, что ты сможешь еще вернуться… ко мне?
— Нет, Мари. Я попал сюда почти по чужой воле. И больше это не повторится.
Мари сглотнула. Скосила глаза на экран, выхватила взглядом толпу, бредущую, бог знает куда, по дороге. И почему-то подумала, что она ничем не лучше той толпы. В омут с головой — в неизвестность, которая ничем хорошим не закончится. Несколько часов вчера вечером и этим утром изменили ее жизнь и изменили ее. Наверное, свели с ума. Мотнула головой — не думать. Сегодня не думать. Улыбнулась королю.
— Неужели ты хочешь досматривать? Может быть… прогуляемся?
Мишель ничего не ответил. Он распустил ее волосы, поцеловал прядь и намотал ее на свою ладонь. Сердце его неслось вскачь. Что там говорил Петрунель? Не влюбляться? Да что этот глупый мэтр может знать о любви! Мишель усмехнулся. Коротко прикоснулся губами к ее губам и прошептал:
— Идем… куда скажешь…
На них уже оборачивались зрители с предыдущего ряда. Мари чувствовала, что краснеет, но это было ей вполне свойственно. В отличие от всего, что она делала в последние сутки. Его глаза в темноте блестели. А ей казалось, что она бы всю жизнь… Нет, об этом лучше не задумываться.
Мари освободила волосы, сжала его ладонь, на которой только что был намотан локон, и, опрокинув ведро с попкорном, встала.
Они вышли на улицу, ветер ударил в лицо, но она улыбнулась этому ощущению свободы и бесшабашности.
— Ты есть хочешь? — спросила она, чувствуя, как по лицу бьют крошечные снежинки. Осень закончилась. Как хорошо, что она закончилась. Почти.
— Есть? Нет, — Мишель вдохнул морозный воздух. Даже странно, как сильно он любил зиму. Никто и никогда не мог понять, почему он всегда с таким нетерпением ожидает именно это время года.
Посмотрел Мари в глаза при свете дня и почти физически ощутил, что у него осталось лишь несколько часов.
— Можно я снова тебя поцелую?
XV
1185 год, Фенелла
Маркиз де Конфьян метался по комнате, чувствуя, что еще немного, и он передумает, бросится к ногам надменной герцогини и будет умолять ее о любви. Пусть и любви к маркизу. Со стола он собирал свитки, испещренные пометками, на которых записывал стихи. И с какой-то яростью все отправлял в очаг, к черту! Все кончено, пусть упрямое сердце и не желает того признавать.
Он вернется в Конфьян, в дом, в котором не вырос, но который все же был ему родным. И принадлежал по праву рождения. Первейшим его долгом будет привести в этот дом супругу, достойную его по положению, и дать роду наследников. Но, Господи, сможет ли? Ведь он никогда не умел жить наполовину и любить наполовину. Паулюс в одном был прав — он создавал вокруг себя идеальный мир и требовал соответствия. В то время как жизнь никогда не была идеальной.
Серж почти беспомощно посмотрел на дверь. Пойти к ней. Сознаться во всем. И пусть она решит… Ведь он любил ее… И его любви, возможно, хватит, чтобы сделать ее счастливой и заставить улыбаться ему так, будто и она любит его.
Он решительно направился к двери, когда та распахнулась, и на пороге возник брат Паулюс.
— Твоя герцогиня велела передать тебе письмо, — протянул он свиток Сержу.
Маркиз-трубадур почти в отчаянии посмотрел на протянутую бумагу.
— Ты читал? — глухо спросил он.