Сперва Лиз совершенно невменяемым взглядом уставилась на святого брата. Потом подпрыгнула от грохота двери — кто-то снова вламывался. Уныло посмотрела на сундук и скорее утвердительно, чем вопрошающе, произнесла:
— А больше спрятаться у тебя и некуда. Скудно живешь!
— Так предписывает устав ордена, — назидательно сказал святой брат и помог ей забраться в сундук.
— А целоваться с первой попавшейся девушкой тебе тоже устав ордена велит? — хихикнув, спросила Лиз, устраиваясь поудобнее. Монах открыл рот, чтобы что-то ответить, но дверь снова загрохотала, едва не слетев с петель. Паулюс от неожиданности выронил крышку, и та громко ухнула следом.
На пороге возник маркиз де Конфьян, не желавший более ждать, что кто-то ему откроет.
— Да какого ж дьявола! — в сердцах выкрикнул Паулюс. — Что ты здесь забыл, Скриб? Тебе, вроде бы, положено находиться сейчас совсем в другом месте.
— Не богохульствуй! — надломленным, не своим голосом ответил Серж и подошел прямо к сундуку, в котором пряталась Лиз. — У тебя что-нибудь еще осталось, чтобы промочить горло?
— С каких это пор ты стал рьяным поборником святости? — Паулюс отодвинул Сержа. — Садись за стол, есть у меня немного вина из виноградников Пуату. Тебе сейчас в самый раз будет.
Он открыл сундук, сделал Лиз «страшные глаза», поискал под ней рукой, чуть дольше, чем было надо, и выудил на свет божий очередной бочонок. Который и поставил на стол перед самым носом Скриба.
— Что опять? — уныло спросил Паулюс.
— Она не смогла простить мне обмана. Да и разве такое прощают, Паулюс? О, как я измучил ее! Лучше бы мне никогда ее не встречать…
Святой брат пододвинул Скрибу полную кружку. Сам же подпер голову рукой и устало пробормотал:
— Судя по твоему рассказу, твоя герцогиня тоже не прыгает от радости, что встретилась с тобой. И что теперь?
— Ничего. Я уезжаю завтра на рассвете. Как и намечалось. Надежды у меня нет, — он равнодушно посмотрел на кружку. — Паулюс, ты ничего не слыхал о том, чтобы где-нибудь собирали войско для похода за гробом Господним?
«Так я тебе и сказал», — сердито подумал монах.
— Нет, не слыхал. Зачем тебе? А как же Конфьян?
— Я хотел бросить его к ее ногам. К чему мне теперь этот титул? Я никогда не стремился ни к богатству, ни к почестям, но лишь к свободе. Свобода без нее мне не нужна тоже.
— А я не единожды говорил тебе, раньше надо было, — ворчал Паулюс. — Думал, на свадьбе погуляю. Хоть на какой-нибудь…
— Может быть, еще и погуляешь. Король вернется, и как знать… — Серж поднял глаза на друга и быстро заговорил: — Прошу тебя! Найди причину, чтобы удержать ее до приезда де Наве! Если она выберет монастырь, то там зачахнет, погубит себя, похоронит заживо!
Брат Паулюс удивленно воззрился на Скриба.
— Тебе-то теперь какая разница? Ты ж в поход собрался. А герцогине твоей монастырь, выходит, на роду написан, — почесал он затылок.
Серж с минуту молчал, глядя в окно. А потом обернулся к Паулюсу и прошептал:
— Клянусь тебе… я не знаю, что делать. Я никогда не был так раздавлен, как теперь, — встал из-за стола. Посмотрел на так и не выпитую кружку вина. И добавил: — Если до завтра она не передумает, то…
Махнул рукой и покинул комнату.
Паулюс быстро встал со стула, подошел к сундуку, открыл его и протянул руку Лиз.
— Выходи! Скриб наконец-то ушел.
Лиз блаженно разогнулась, посмотрела на закрытую дверь и спросила:
— Я так понимаю, что сутану мне уже не снимать?
— Я тебе вообще-то женское платье принес, — обиженно сказал Паулюс.
— Хорошо, хорошо, надену, — отмахнулась Лиз.
Неожиданно в дверь снова постучали. Но уже тихо, почти вкрадчиво. Лиз тяжело вздохнула и, снова согнувшись в три погибели, произнесла:
— Хорошо хоть совсем выбраться не успела.
— Да что же это такое происходит сегодня целый день! — почти рычал брат Паулюс, накрывая крышкой сундук — в который раз! — и снова бредя открывать дверь.
В этот раз на пороге появилось новое лицо — старуха Барбара.
«За коттом!» — мелькнула в голове монаха мрачная мысль. В замке ходили легенды о Барбаре и ее тяжелой ладони, используемой в особенных случаях особенным способом.
Но сейчас обе ладони были заняты. В одной руке она держала чашу с медовым напитком, источавшим божественный запах разнотравья, а другой вытирала от слез глаза кончиком покрывала.
— Брат Паулюс, родненький, что ж это делается в мире! — запричитала она, вваливаясь в комнату монаха и заполняя собой большую ее часть. — Бедная моя голова! Бедная, бедная старая Барбара!
Поставила чашу на стол, всхлипнула и картинно закрыла лицо руками. Плечи ее судорожно тряслись, но один глаз поглядывал на Паулюса сквозь пальцы.
— У тебя осталось еще то прекрасное вино из Шабли? Помнится, оно лучше всего могло унять боль в моем несчастном сердце.
Все мудрые люди в замке дружили с Барбарой. И брат Паулюс с ней дружил. Поэтому у него всегда бывало самое свежее молоко, еще горячий хлеб, мед с лучших пасек. А к нему она заглядывала, чтобы унять боль в своем несчастном сердце, которое было у нее очень большое. Но, вправду, очень доброе.
— Нет, Барбара. Шабли не осталось. Мы вчера со Скрибом славно посидели. Но у меня есть прекрасное вино из Пуату. Попробуй! — он пододвинул к ней нетронутую Сержем кружку. — От чего сегодня болит твое сердце, Барбара? — спросил монах участливо.
Старуха отняла ладони от лица, внимательно посмотрела на кружку и горько вздохнула.
Мед она несла Ее Светлости, как делала это всю неделю, что герцогиня невестой прожила в Трезмонском замке. Герцогине де Жуайез нравился этот рецепт, доставшийся Барбаре еще от ее покойной бабушки. И это не могло не тешить тщеславие славной кухарки. Когда она подходила к покоям Ее Светлости, сразу смекнула — что-то не так. Не было слышно смеха и разговоров служанок. Не было ставшей привычной уже игры на дульцимере и сладкого голоса трубадура. О последнем Барбара мечтательно вздохнула… Эх, в былые годы он бы от нее никуда не делся… Да что поделать?
Барбара постучала, но никто не ответил ей. Коли б она знала, что там найдет, в этой комнате, неслась бы прочь, подальше, лишь бы не попадаться на глаза Ее Светлости. Но незнание и природное любопытство заставили Барбару отворить дверь самостоятельно. На полу комнаты возле окна лежала сама герцогиня.
— Пресвятая дева Мария! — вскрикнула почтенная кухарка и бросилась к своей будущей госпоже. Та не приходила в себя. Тогда Барбара чуть прыснула ей в лицо медовым напитком. «Ничего, вкуснее пахнуть будешь, красавица», — подумалось ей.
Катрин почувствовала брызги на своем лице. Потом появился запах. Меда? Да, меда. А потом резко вздрогнула. Она лежала на полу и ужасно замерзла. Открыла глаза, увидела перед собой доброе озабоченное лицо кухарки Барбары. Осмотрелась по сторонам и попыталась встать.
— Ваша Светлость… Ваша Светлость, — причитала кухарка, — что же вы! Я вам медку принесла… а вы тут…
— Помоги мне. Голова кружится, — бормотала Катрин.
Барбара отставила чашу в сторону, помогла герцогине подняться и дойти до кровати, про себя отмечая, что придется готовить побольше да послаще, чтобы откормить будущую королеву — уж больно тощая. Но если это было поправимо, то землянистый цвет лица настораживал.
— Ваша Светлость, коли на то ваша воля, так я велю послать за месье Андреасом на дальние луга. Он туда к семейству Кюло ушел, негодник. Они ему травки продают. У вас болит что?
— Ничего у меня не болит. Не надо лекаря, Барбара. Я полежу немного, и все пройдет.
— Да как же пройдет, коли вы зеленая вся! — рявкнула старуха. — Это все оттого, что мало кушаете, сил и нету. Ой, что ж я сижу-то!
Барбара кинулась к столику, на котором осталась чаша с напитком. Поднесла ее к губам герцогини и, как ребенку, сказала:
— Вот, пейте. И никаких отговорок!
Катрин потянулась к чаше и вдруг почувствовала, как от резкого запаха к горлу подкатывает тошнота. Она с ужасом посмотрела на Барбару и оттолкнула ее руку.