Вздохнув, брат Паулюс еще раз прошел быстрыми жадными поцелуями вдоль уже немного съехавшего в сторону кружева на груди Лиз и заставил себя оторваться от этого захватывающего занятия.
— Ну… я пошел? — он еще надеялся, что она передумает.
— Я буду ждать тебя, мой герой! — восторженно воскликнула Лиз. Был бы в руках платочек — помахала бы ему на прощание. Но платочка не было. Был только какой-то немыслимый шквал влюбленности, от которого сносило башню.
Монах обреченно покинул свою комнату, не менее обреченно проделал знакомый до оскомины путь к комнате Скриба и, почти болезненно осознавая, как сильно ему сейчас хочется быть рядом и вместе с Лиз, обреченно постучал в дверь… придворного музыканта?.. маркиза?.. полудурка!..
Ответом ему была тишина. Неужели спит? Монах хмыкнул. Любовь у него, а сам спит… Он толкнул дверь, взял со стены факел и зашел в покои Сержа. Осмотрелся. Комната была пуста. И что теперь делать? Да ну их всех к дьяволу!!!
Паулюс выскочил в коридор и, подхватив мешавшую сутану, помчался к себе. К Лиз!
Но и здесь его ждало разочарование. Лиз спала. Она заснула на стуле, опустив голову на сложенные на столе руки. Монах тихонько подошел к девушке, поцеловал ее в макушку и перенес на кровать. Бросил рядом на пол тюфяк, шепнул: «Сладких снов, сестра моя!». И вскоре заснул и сам.
XXII
Межвременье, Шахматная доска
— Любезный дядюшка! Вы вновь перепутали фигуры.
— Я никогда не путаю фигур, болван!
Маглор Форжерон вскочил с кресла и заметался по огромному каменному залу, освещаемому факелами. Галстук ему явно мешал дышать, и он яростно рванул его. А потом свирепо посмотрел на Петрунеля.
— Отдайте мне ожерелье, и все закончится, — вкрадчиво заговорил мэтр.
— Оно никогда не принадлежало мне. И никогда не будет принадлежать.
— Тогда оно достанется королю Мишелю. И мы оба с вами потеряем.
Форжерон рассмеялся, и факелы дрогнули — пламя их растерянно заметалось, а, успокоившись, выровнявшись, опасливо потянулось к потолку.
— Нет, все же ты — болван. На кой черт мне сдалось ожерелье? Теперь, когда месть свершится. И последний из рода де Наве погибнет на рассвете! Он сам так сказал.
— И вам не жаль его, дядюшка? Король Александр отдал вам жизнь супруги ради своей. А король Мишель…
— А король Мишель — глупец! — отозвался Маглор Форжерон, не желая слушать. — Проклятие не перехитрить.
— Но ведь и ваша любимица любит его. Вы сами видели в зеркале времен, — Петрунель хохотнул и щелкнул пальцами. Факелы послушно осветили зеркало, отражавшее картину, за лицезрением которой он застал Великого магистра.
— Вы, дядюшка, старый паскудник, — заявил Петрунель, — ведь и за сестрицей своей так же смотрели, поджидая, когда она понесет? Украли не одну жизнь, а две?
— Теперь будет одна. Король сказал.
— И все-таки две, потому что ей вы разобьете сердце. Не то, чтобы я испытывал жалость… Всего лишь еще одна Ева пала… Но отдай вы мне ожерелье, я бы вернул короля нынче же, он бы не разбудил заклятие Змеиного дня. И не пришлось бы его убивать — они оба будут достаточно наказаны по разные стороны столетий. Отдайте мне ожерелье, дядюшка. Смиритесь — довольно вам занимать место, для которого вы слишком стары и слишком мягки.
— Она не любит его. Не любит, Петрунель! — упрямо отвечал старик, потом замер и посмотрел на племянника. — Я не поверю до тех пор, пока она не отдаст ему ожерелье.
— Но будет слишком поздно. И вам придется убить его, убив тем самым ее.
— Я убил возлюбленную сестру свою. Ты думаешь, смерть Мари меня остановит?
XXIII
2015 год, Бретиньи-Сюр-Орж
— Я хочу написать тебя. Можно? Ты позволишь мне?
— Не стоит терять время. Его осталось слишком мало.
— Целая ночь. До рассвета. Это еще несколько часов.
— Делай, как знаешь.
Короткий поцелуй.
Не включая света, она вскочила с дивана и взметнулась вверх, по лестнице, в свою комнату.
Халат на плечи.
Альбом. Карандаш.
В тумбочке ожерелье со змеей. Судорожно вздохнула. Сунула его в карман и помчалась обратно. Вниз. В гостиную.
Чтобы не терять ни минуты — целая ночь, несколько часов, до рассвета — съехала по перилам. И включила свет. Замерла, глядя на короля. И знала совершенно точно — без него она уже не будет счастлива.
Он сел, с улыбкой рассматривая ее. Смешная, нежная, возлюбленная.
Неожиданно вспомнил магов. Петрунеля, который вынудил его дать обещание. И Маглора Форжерона, который сам обещал его убить. Как же они глупы, эти маги!
Мишель рассмеялся.
— Замри! — Мари выставила руку вперед. — Я так люблю твою улыбку. Пусть у меня будет твоя улыбка.
Вместо этого Мишель сорвался с дивана, схватил ее за руку и дернул к себе.
— Ну… Так тоже хорошо, — пробормотала она, тщетно пытаясь раскрыть альбом. Коротко засмеялась и подтолкнула его назад. — Сядь, пожалуйста. Я только эскиз сделаю. На холст потом перенесу.
Потом. Потом, когда его уже не будет. Она вдруг так ясно представила себе его в тронном зале, увенчанного короной. Он жил и умер восемь столетий назад. А она живет сейчас. Или умрет восемь столетий назад?
— Сядь, пожалуйста, — повторила Мари.
— Нет, — властные ноты прорезались в его голосе, — скоро начнет светать.
Он выхватил из ее рук альбом, отбросил его в сторону.
Плечи. Грудь. Руки. Шея. Нос. Глаза.
Он никогда не сможет перенести это на цветное стекло. Даже если бы у него была впереди целая жизнь. Он бы всю эту жизнь год за годом старался, но никогда бы не смог перенести ее совершенство на бездушное цветное стекло.
Уже пробовал однажды. Когда увидел ее во сне.
А узнав ее в жизни, вдруг понял — не сумел и никогда не сумеет.
Халат плавно скользнул с ее тела, мягко опустившись на пол. Из кармана показалась головка змеи. Как ужаленная, Мари отпрянула от Мишеля и тихо сказала:
— Постой. Я должна отдать тебе.
Быстро наклонилась, подняла змею и поднесла ее к лицу короля.
«Она отдаст ожерелье только тому человеку, которого полюбит навсегда, на всю жизнь», — вспомнил Мишель, глядя на змею в руках Мари.
Навсегда, на всю жизнь. Понимание этой простой истины не принесло радости. Она всю жизнь будет любить того, который навсегда исчезнет из ее жизни. А он умрет завтра. Завтра и восемь столетий назад. Его жизнь в обмен на жизнь его возлюбленной. Равноценный обмен.
Он молчал. А она продолжала смотреть на него своими немыслимыми синими глазами. Смотреть с нежностью, будто признаваясь в любви.
— Ты не понял? — Мари улыбнулась. — Ты не понял? Я твоя. И ожерелье — твое. И если там, в твоей жизни, я нужна тебе, ты сам меня заберешь. Это же так просто.
Все очень просто. Он взял у нее из рук золотую змею. Сверкнул изумрудный глазок.
Теперь она не окажется в одиночестве в чужом для себя мире. Что так неосмотрительно он ей предложил.
— Хорошо, Мари, — ласково сказал король, вновь притягивая ее к себе.
Она закрыла глаза, откинув назад голову и почему-то подумала… как же жаль, что он не позволил ей себя нарисовать…
… свет в комнате почти незаметно начал тускнеть. За окном показалась предрассветная дымка. Неожиданно резкий яркий солнечный луч прорезал осенние тучи и по-хозяйски скользнул по шее Мари. Мишель впился губами в то место, на которое только что заявило свои права солнце. И закрыл глаза, гоня прочь от себя мысли о том, что произойдет через мгновение.
ХХIV
1185 год, Фенелла
Маркиз де Конфьян в алом плаще, подбитом лисой, поправляя на руках меховые рукавицы, ступал по покрытой серебрящимся под восходящим солнцем льдом траве — туда, где конюх уже прохаживался, держа под уздцы Игниса — великолепного гнедого коня, подаренного когда-то Сержу герцогом Робером. Это было единственное, что он забирал с собой из Жуайеза, оставив там свое сердце.