Равнодушно глянув на молнию за окном, Его Величество повернулся к старику и сказал:
— Великий магистр! Мне ни к чему ни ваш трон, ни ваш титул. Мне достаточно того, что передал мне мой отец, каким бы он ни был. Теперь у меня есть все, чего бы мне желалось, — он с нежностью взглянул на Мари, — и больше я ни в чем не нуждаюсь. Отпустите нас из своего Межвременья и оставьте, наконец, в покое.
— Я прибуду к вам на Рождество. К тому времени, надеюсь, вы найдете в себе силы простить меня, — спокойно заявил Великий магистр.
— Я велю приготовить для вас гостевые покои.
— Покои герцогини Катрин мне подойдут! — объявил Маглор Форжерон и развеялся в воздухе, а из коридоров послышался шум снующих туда-сюда слуг.
— Кто такая герцогиня Катрин? — тихо спросила Мари, вглядываясь в пространство, в котором исчез ее крестный.
— Хозяйка соседнего замка. У нее та самая кухарка, которая делает лучшие сыры в округе.
— Ааа, — ответила Мари и поморгала. О том, почему покои соседки были в замке у короля Мишеля, она решила не спрашивать. В конце концов, у дядюшки был атеросклероз. — И что мы будем теперь делать?
— Венчаться! — провозгласил Мишель и крепко поцеловал невесту в губы.
До, вместо и после эпилога
Декабрь 1185 года, Трезмонское королевство, Конфьян
Слова… Как много значения он придает словам. Таким уж уродился. Пусть нелепым, с горячим нравом и глупым сердцем. Пусть он никогда не оправдывал чужих надежд. Но был верен себе. И своей любви. И продолжал ждать слов, пусть никому не нужных.
Маркиза Катрин в зеленом плаще, подбитом лисой, пристегнутом драгоценной брошью — фамильным украшением рода де Конфьян, прогуливалась по саду, полному снега, а он, молодой маркиз, замирал у окна, глядя на нее сквозь стекло.
Не выдержал. Накинул плащ на плечи и помчался вниз, дорогой думая, доколе ей станет сил скрывать от него правду. Эта правда, невысказанная, молчаливая, немым и глухим камнем легла меж ними. И он боялся того, что она снова могла придумать себе. А ведь он знал о ней все, знал ее всю — во всей изменчивости и совершенстве тела, дыхания, мысли, чувства. И это было прекрасно. Тайна ее была прекрасна. Так отчего же она молчит? Быть может… Быть может, и сама еще не знает? Не догадалась?
Он догнал ее у старой липы, посаженной когда-то давно еще его дедом, который, говорят, был известным на весь маркизат музыкантом. Схватил за плечи и увлек за собой в тень, откуда никто не смог бы увидеть их из окон замка. Жадный поцелуй и глаза в глаза:
— Вы долго гуляете — должно быть, уже замерзли?
— Долго? Я не заметила, — улыбнулась Катрин. — И вовсе не холодно. Здесь, наверное, красиво летом?
Она отвернулась, рассматривая сад и представляя, как он может наполниться детским гомоном. Уже совсем скоро. А она до сих пор так и не сказала своему супругу о ребенке. Эта тайна терзала ее. Что мешало ей рассказать, и сама не знала. Ее мучило то, что она скрывает правду так же, как и Серж когда-то. Но не меньше ее тревожило опасение, что он может не принять эту правду. И день за днем откладывала их разговор.
— Не помню. Меня увезли отсюда совсем ребенком. Наверное, этот сад почти не слышал детского смеха. Ни эти липы, ни эти вязы…
Катрин вздрогнула и взволнованно сказала:
— Обещайте мне, что ни одного из наших детей никогда не увезут отсюда!
— Только если они сами того не захотят, — ответил Серж, притянув ее к себе и прижав ее голову к своему плечу. Мучительная нежность, как всегда, когда она была рядом, пронзила его душу. Нежность удвоенная — ведь в ней самой теперь билось два сердца.
— Катрин, — глухо проговорил он, — вы верите мне?
— Я верю вам, — прошептала она, замирая в его руках от счастья. — И я… я должна сказать… я давно, наверное, должна была рассказать вам… я…
Замолчала, снова не умея произнести самого важного.
Он шумно выдохнул. Прижал ее к себе еще крепче — еще надумает сбежать! — и спокойно спросил:
— Так значит, в монастырь вы собирались, нося под сердцем мое дитя?
Глаза ее округлились от удивления. Он знает! Знает! И неожиданно по щекам потекли слезы. Теперь, должно быть, она совсем ужасно выглядит. А ведь так старается быть всегда для него самой красивой.
— Да, — едва слышно прошептала Катрин. — Нет, я не знала. Тогда еще не знала, — всхлипнула она и посмотрела на маркиза. — Простите меня.
— Прекрасный сюжет для канцоны, которую я никому не спою — только вам, — ответил Серж, вытирая ладонью слезы на ее лице. Дыхание перехватило. Она никогда, никогда не плакала при нем. Подчас он думал — может ли она плакать, умеет ли это ее гордое сердце? — Как вы полагаете, дает мне это право чувствовать себя хоть немного менее виноватым перед вами, моя маркиза?
— Вот уж нет, — улыбнулась она сквозь высыхающие слезы. — Будете еще более виноваты, что я не решалась вам об этом рассказать.
— Как вам будет угодно, моя госпожа, — так же спокойно, серьезно и торжественно произнес трубадур Скриб, нежно касаясь губами ее щеки, но маркиз де Конфьян тоном, не терпящим возражений, добавил: — А теперь идемте в замок, к огню — вы совершенно продрогли.
Катрин ступала по заснеженной тропинке, ведущей к замку, под руку с мужем. Прижавшись щекой к его плечу, она негромкого говорила:
— Серж, я счастлива тем, что принадлежу вам. Я люблю вас. Я всегда вас любила.
— До чего вы нынче словоохотливы. А я так много значения придаю словам! — усмехнулся маркиз и, резко остановившись, доверительно прошептал, глядя в ее колдовские зеленые глаза: — Любовь моя, я совсем забыл раскрыть вам главный свой секрет! Когда мне было шесть, я поколотил короля Мишеля деревянным мечом. Боюсь, если бы вы все же отважились на этот брак, на сей раз меч был бы настоящим.
Май 2016 года, Дордонь, замок Кастельно
Пританцовывая под звуки лютни, доносящиеся с огромной деревянной сцены и одновременно поправляя ленту на голове, Лиз умудрялась при этом тащить кружку с перигорским пурпурным для своего парня, оставленного за огромным дубовым столом посреди замкового двора. Белое платье с цветной вышивкой было уже изрядно испачкано — подол волочился по молодой траве. Но плевать. Издалека она увидела внушительную фигуру Поля и расплылась в улыбке.
— Вино и женщина поданы, мессир! — объявила она, поставив перед его носом кружку и усевшись рядом.
Хмурое выражение лица бывшего монаха мгновенно стало умильным, как только он увидел ее. Поднял кружку, приблизил к лицу, понюхал. И снова нахмурился.
— Лиз! Где ты эту дрянь взяла? Это что, тоже выдают за старинный рецепт? Вот скажи, что сюда можно было намешать, чтобы получилась такая фигня? А вот это все, — он кивнул в сторону разряженных в средневековые одежды людей, которые участвовали в состязаниях по стрельбе из лука, смотрели за выступлениями менестрелей, собирались группками на поляне, где должен состояться рыцарский турнир. Сам он был одет в монашескую сутану, которую принесла ему накануне Лиз. — Тот, кто это устроил, о чем он думал? Где он такое видел? А?
— Вино нормальное! — возмущенно ответила Лиз. Ему решительно все не нравилось. А она так хотела порадовать его этим фестивалем. — А это… это все из фильмов и книг.
Она придвинула к себе только что принесенную кружку и понюхала. Потом попробовала на вкус… ну… конечно, не то умопомрачительное, вкус которого из памяти не стирался… с привкусом меда и трав… Но нормальное же!
— Лиз, не злись, — Поль обнял ее за плечи и прижал к себе. — Я знаю, ты хотела устроить сюрприз.
— Устроила, — ответила она и тяжело вздохнула. — А ты можешь хоть на минуту башку отключить? Музыка, пьянка, тотальный бордель. Сравнивает он!
— Могу, — он поцеловал ее в шею. — Уже отключаю. Прекрасное вино. Замечательный праздник. Хочешь, стану участником какого-нибудь самого дурацкого конкурса?
— Нет. Не хочу! — начиная таять, объявила Лиз. — Танцевать хочу!
— Танцор из меня всегда был никудышный, — громко расхохотался Поль, — но ради тебя я станцую.