Король весело рассмеялся.
- Вы же мэтр! Ведете борьбу с самим Великим магистром. Наколдовали бы себе молодость и красоту. Или все-таки есть что-то, что вам не подвластно? – Мишель резко оборвал смех и посмотрел Петрунелю прямо в глаза.
- Вы говорите о материях, в коих ровно ничего не понимаете, Ваше Величество. Закон жизни и магии, как черной, так и белой, гласит: функционирующая в замкнутой системе энергия не появляется из ниоткуда и не исчезает в никуда. Проще говоря, где-то убыло, где-то прибыло. И если я, к примеру, скошу себе десяток-другой лет, то неизвестно, чем это мне грозит. А перемещения во времени – способ проверенный, надежный. Ну, забросило кого-то на пару дней в Трезмон на восемь столетий назад, пока вы здесь. Так в День Змеиный все на место станет, Ваше Величество.
- Вы правы. В День Змеиный все станет на свои места. И мы с вами вернемся к нашей увлекательной беседе о законах жизни и магии. Вам осталось подождать совсем немного.
- Меня не беседы интересуют, а ожерелье роде де Наве, сир! Я буду ждать, но времени все меньше, - Петрунель приподнял полы своего плаща, словно намереваясь уходить, но вдруг остановился. – Позволите на родственных началах дать вам последний совет, Ваше Величество?
- Прошу вас! – скрестил на груди руки король.
- Не влюбляйтесь в нее. Она останется здесь, а вы вернетесь в свой славный двенадцатый век. Нет ничего ужаснее для подданных несчастного влюбленного на престоле.
Петрунель рассмеялся скрежещущим смехом и исчез в темноте.
Мишель устало потер глаза. Встреча с родственниками оказалась весьма утомительной. Он очень надеялся, что таковые будут совсем не частыми. Еще лучше, чтобы они более не повторялись. Он снова лег и почти сразу провалился в тяжелый сон. В его ночных фантазиях переплелась явь его мира и странность мира Мари. Важность возвращения ожерелья в семью де Наве и отвращение к советам Петрунеля.
1185 год, Фенелла
Ноябрьская ночь вступала в свои права рано. Едва сумерки озарили горизонт, землю, траву, листву тронул мороз. И белыми мухами в воздухе кружил пока еще редкий снег. Совсем зима.
Серж Скриб глядел в небо, не в силах понять, чего же он ждет.
Он никогда не умел ждать. Мальчишкой его, второго сына маркиза де Конфьяна, по традиции рода отдали в монастырь. Серж не выдержал там и нескольких месяцев. За что был изгнан из родного дома на долгие годы. И, наверное, все-таки искренно и по-детски наивно ждал прощения своего отца.
Юношей его приютил герцог Робер де Жуайез, один из дальних родственников маркиза, претендовавший на трон Фореблё наравне с королем Мишелем, с которым мальчишкой Серж сражался на деревянных мечах, в то время как их отцы бились на турнирах. Герцог обнаружил в Серже музыкальный талант и тягу к стихосложению. Он же и сделал все для того, чтобы развить эти дарования. Комнатный музыкант, какого не стыдно показать гостям, был нужен герцогу. А с его внешностью и умом – юноша далеко бы пошел. Господин Робер был политиком от Бога. А Серж испытывал благодарность к нему за то немногое, что было ему дано в Жуайезе, не беспокоясь о том, что станется, когда тот решит вывести молодого человека из тени.
А потом в его жизнь вошла Катрин дю Вириль. И все прочее перестало существовать. Какая насмешка – впервые он увидел ее в тот день, когда она стала герцогиней.
Сперва была шутка. Глупая шутка, в которой все же было немало правды. Герцог не представил его своей супруге как родственника. Со слугами он был на равных. И его забавляло то, как она с первого дня решила, что он также всего лишь слуга. Эту роль играть было легко. И так же легко наблюдать, как ее глаза округляются в изумлении, когда он позволял себе очередную вольность. Он забавлялся. Он, черт подери, забавлялся! И сходил с ума от ревности!
А потом она овдовела. И трубадур позволил себе надеяться. Горе не сломило ее. И вместе с тем он готов был подставить свое плечо.
После была их краткая связь. И эта связь привела лишь к тому, что теперь еще больнее отпустить ее к другому. К тому самому, с которым он дружил в детстве. Потому что она не любила. И не любит. Никого не любит. Совершенное, ангельское лицо. Хрупкое, тонкое тело. И стальная воля. И честолюбие в каждом поступке. И высокомерие в каждой улыбке. А он все не мог забыть податливости и нежности ее в то время, когда, пусть ненадолго, был ее другом и краткий миг владел ею. Владел ли?
И вот он под окнами, как в давнюю пору. Глядит в ночь. Чувствует и наполненность, и опустошенность. Катрин, Катрин… Как мало нужно… И как много…
Серж ласкающим движением ладони коснулся струн дульцимера. И запел, зная, что там, за окном, она слышит его.
Я тебя не верну.
Если хочешь, то можешь не верить.
Пусть бледнеет рука,
И померкнут любви обещанья.
Объявляя войну,
Оставляю открытыми двери.
Не гляди свысока –
В кулаки свои пальцы сжимая,
Я тебя не верну.
Я оставлю себе твое имя
И твой голос, и вкус
Твоих губ, твоей кожи горячей.
Я в тебе утону.
Пусть любовь твоя стала пустыней.
И пусть тяжек мой груз -
Что осталось, я просто запрячу
И тебе не верну...
- Дрянная девчонка! Ты опять не принесла лаванду. И очаг еле теплится, - ворчала Катрин, сидя в одной камизе на краю высокой кровати. Служанка распустила ее косы, развязав ленты, и теперь расчесывала волосы. – Ай! – вновь вскрикнула герцогиня и выхватила из рук девушки щетку. – Ты вздумала обезобразить меня, оставив лысой? Кто тебя подкупил? Убирайся, маленькая плутовка! Пошла прочь!
Катрин де Жуайез гордилась своими волосами не менее, если не более чем древностью рода. Травяные настои для блеска, притирки для укрепления, ежевечернее расчесывание для роста. Она не жалела ни времени, ни сил, заботясь о них. И каждый раз, покрывая голову вимплом, печалилась, что правила требуют прятать роскошные волосы под покрывалом, скрывать их красоту.
Когда служанка вышла, герцогиня отбросила в сторону щетку и взяла буковый гребень, смочив его в розовой воде, в которой были смешаны толченые гвоздика и мускатный орех. Она медленно проводила им по волосам, прядь за прядью. Но мыслями была далека от своей спальной.