Герцогиня вспоминала день, когда впервые переступила порог замка Жуайез. День, когда она впервые увидела мужчину, навсегда забравшего ее покой. Рядом с которым ей трудно было дышать, но без которого самый солнечный день становился безрадостным. Ей удавалось бороться с собой и своими чувствами, пока был жив герцог. С гибелью супруга все переменилось.
Разум Катрин по-прежнему убеждал не забывать о родовой чести. В то время как душа ее стремилась к счастью, сердце было полно любовью, а тело изнывало от желания. Однако единственный, от кого она жаждала все это получить и кому втайне мечтала отдать всю себя без остатка, был простым трубадуром. Герцогиня разрывалась между любовью и долгом. И в этой мучительной, изнуряющей борьбе побеждал долг. И страх. Страх оказаться в монастыре. В тот самый миг она дала согласие королю Мишелю, отказываясь думать, какой пыткой будет для нее это супружество. После того, как однажды она узнала любовь своего трубадура.
Неожиданно мысли ее были прерваны пением того, о ком она грезила. Катрин вздрогнула и босиком бросилась к окну. В кромешной темноте ничего не было видно. И никого. Лишь песня продолжала звучать. Заслушавшись, Катрин стояла не шелохнувшись, не замечая ничего вокруг, не чувствуя холода, исходящего от камней оконного проема, к которым она прижималась.
Я в тебе утону.
Пусть любовь твоя стала пустыней.
И пусть тяжек мой груз -
Что осталось, я просто запрячу
И тебе не верну...
Звуки смолкли. Серж оторвался от струн и посмотрел вверх, туда, где неровным светом горела свеча в ее окне. Сердце забилось чаще. Ее силуэт.
- Катрин, - почти стоном вырвалось из его груди.
Ей почудилось или ветер донес до нее его голос… Скоро, совсем скоро она станет королевой, женой другого мужчины, как уже было когда-то. И потеряет его навсегда. Но как ей быть, если она жива, только когда он подле нее...
Катрин протянула руку и прижала ладонь к оконному стеклу.
Он не медлил больше ни минуты. Немыслимо было медлить. Он не думал. Потому что иначе остался бы стоять на месте. Спешным шагом, будто гонимый чертями, он мчался к ней. Высокая лестница с крутыми ступенями, через которые он перелетал. Ее половина, узкий коридор. Дверь в ее покои. Та самая, к которой еще днем он привалился спиной, совершенно лишенный сил. Господи… Они редко могли понять друг друга при свете солнца. Но понимали друг друга ночью, когда слова были не нужны.
Скриб занес кулак, чтобы постучать, но не успел этого сделать. Дверь отворилась, и Катрин отступила в полумрак комнаты, прижав ледяные пальцы к пылающим щекам. Она слышала шаги в коридоре. Он видел ее. Он понял ее. Он здесь. И сны, которые преследовали ее, томили воспоминаниями о нескольких сладостных часах в его объятьях, станут явью. Еще раз она будет принадлежать ему.
Ни на шаг не отставая, след в след, он прошел за ней и остановился так близко, что почти ощущал жар ее тела. Ее глаза. Невозможные… Снившиеся ему ночами… Глаза, которые свели его с ума с первого дня. Поднял руку, прижал к ее щеке, провел большим пальцем по губам, чувствуя, как неровное дыхание вырывается из ее груди. Вторую ладонь запустил в ее волосы. Господи, как он любил эти волосы! Огненные, будто наполненные светом. Неизменно он чувствовал себя безумным от одной мысли о том, чтобы сорвать с ее головы покрывало и дать им рассыпаться по плечам. И ни на мгновение не мог оторвать взгляда от ее лица – каждая черта которого врезалась в память до самого конца жизни.
Катрин дрожала. То ли от холода, то ли от нетерпения. Прижималась щекой к его ладони, чувствуя ее тепло. Понимала, что поддается безумию. Но ничего не могла с этим поделать. Ничего не хотела с этим поделать.
Подняла голову и посмотрела ему в глаза. Свеча догорала и отражалась в его зрачках дикими, пугающими всполохами. Словно отблески проклятия, насылаемого на ее душу. И ринувшись в бездну, она привстала на цыпочки и порывисто прижалась губами к его губе, которую в отчаянии зло укусила сегодняшним утром. Он в нетерпении провел руками по ее плечам, освобождая их от камизы, оторвался от губ и прижался к впадинке возле ключицы. Проложил дорожку из поцелуев ниже. И потом резко оторвался от нее, посмотрел в колдовское лицо, нахмурившись, подхватил на руки и понес в постель, пытаясь не слушать упрямое сердце, в котором вновь, подпитываемая ее поцелуями, расцветала надежда. Никаких надежд. Никакой любви. Просто ночь. И просто прощание. Но, увы, надежда была сильнее разума. А любовь оказалась превыше сомнений.
Он не знал. Ничего не знал о том, какое безумие овладевало ею. Как душа ее обретала долгожданное счастье, как сердце рвалось навстречу его сердцу, какие мысли терзают разум, но чувствовал, как ее тело страстно откликалось на его прикосновения.
Неминуемый рассвет налетел, будто хищная птица, вцепился когтями в звездное морозное небо и разлил кровь по всему горизонту. Серж чувствовал, что должен уйти. Что скоро проснутся слуги. Что жизнь ворвется в их тишину, разобьет ее на части и не оставит следа от того урагана, что пронесся в его душе за эти ночные часы. Катрин вновь сделается чужой. А он вновь почувствует себя испитым до самого дна. Сквозь рассветные сумерки он глядел на нее и не мог наглядеться. Завтра она будет чужой женой. Может он ее остановить? Наверное. Одним словом. Остановит ли? Убрал с ее лица золотистую прядь волос, проведя кончиками пальцев по шелковистой коже. Остановит ли?
Она чувствовала его рядом с собой. Чувствовала его пальцы на своем лице. И боялась посмотреть на него. Зачем была рождена она знатной дамой? Почему ей приходится воровать минуты блаженства у судьбы? В рассветный час, когда в комнате начинает светлеть, она знала, что ресницы ее дрожат, и он, несомненно, видит, что она не спит. И все же он должен уйти. Катрин открыла глаза.
Он все понял без слов. Коротко поцеловал уголок ее рта. Встал с постели. Оделся, стараясь не смотреть на нее. В полном молчании проследовал к двери. И остановился. Тугой узел внутри него будто бы ударился о ребра, и он почувствовал нестерпимую боль. Такую боль, что не стало сил дышать… Сколько можно?..
Резко обернулся к Катрин и, чувствуя, как его охватывает тихая ярость, освобождая пространство от болезненного комка, спросил:
- Ты и теперь не скажешь мне?
Она мучительно долго молча смотрела на него, желая запомнить навсегда. И, наконец, выдохнула еле слышно:
- Прости…
- Почему тогда… Это все?
Герцогиня де Жуайез надменно вздернула подбородок и, медленно растягивая слова, произнесла: