Конец света кончился. Яковлев грустно сидел у себя наверху, изображая невинность и раздражение. Лао тоже где-то был.
— Ты и впрямь, что ли, козел, — говорил Яковлев. — Трахнуть меня не смог. Неужто перевелись мужчины во Вселенной? Разве трудно создать самца?
Лао был добрым и сентиментальным и словно желал существовать и дальше в том же духе. Он ответил своему другу, отдыхая от прожитого:
— Мне дорога память о том, кем я был, хотя я и вижу, кем я стал. Самец, обладающий готовым орудием, как правило, бывает неумен и неоригинален. Я боялся, что такая кровь не смогла бы произвести на свет великую личность, способную спасти и уничтожить нужный нам мир, погрязший в своем герметизме.
— Идиот, ведь этой личностью будешь ты! — взревел Яковлев, сокрушая какой-то народ.
Лао насмешливо прошелся по кущам взад-вперед, срывая цветы и плоды.
— Вот именно, Иван Федорович! — сказал он злобно. — А я не хочу родиться дебилом, задав обнаглевшему человечеству слишком простую загадку соответствия большого малому, или же бога идиоту. Моя задача — стать простым и наполненным любой возможностью; стать легким, как сейчас и вчера; только так я буду собой и тобой; только так я их уничтожу, Коля!
— Ты — болван импотенциальныи, — сказал Яковлев, превращаясь в андрогина. — Но я люблю тебя, чудо высшего света! Я даю тебе еще попытки совершить со мной расхожее действие, желанное нам. Пусть великое «может быть» будет пухом твоему избраннику Шульману, но я жду иных людей и членов.
Лао заплакал, ибо все равно что-то умерло в нем от смерти его воплощения; но впереди была новая задача, и вообще, можно было еще долго существовать и иметь цели, готовые стать тайной. Любовь наполняла собой абсолютный дух Яковлева, Лао ласкал его гениальной мыслью и эмоцией, а Яковлев готовился стать матерью, чтобы родить и выбросить спасителя вовне сферы высшего бытия.
— Давай попробуем еще!.. — говорил Яковлев шепотом, стеснительно скрываясь во мраке трав и мхов. — Быть может, что-то выйдет, что-то произойдет. Только в воплощениях возможны трагедии и подлинные смыслы поступков, нам же плевать на них, Иван Федорович, у нас нет серьезности, только желание быть вместе; а ну-ка, давай-ка, друг, будем как союз, или вселенская свадьба.
— Я всегда готов, — хмуро ответил Лао и заснул на некоторое время. Закат, полный тайн, озарял мир. Любовь была готова родиться из великих душ, словно красивая девочка, способная поцеловать на ночь отца, или друга. Все начиналось в очередной раз.
Сергей Шульман родился. Степан Чай коснулся указательным пальцем левой руки своего подбородка внизу лица и плюнул на землю между ступней, тут же растерев слюну так, что ее стало почти не видно. В глубине его мозга зарождалась идея стать счастливым. Он хотел поднять локоть, но тут же застыл, перестав двигать чем бы то ни было.
— Иаковлев, а мы вправе делать это? — крикнул вдруг Лао сквозь все действо. — Ведь это же грех, любовь, кровосмешение, плоть, блуд, стыд. Я не могу сделать это с тобой.
— Это — единственный выход, козлик, — мило улыбаясь, злобно ответил женский Иаковлев, — придется тебе пожертвовать собой. А кроме того, это приятно.
«Возможно», — подумал Лао, наблюдая в своем воображении кровавую прелесть самопожертвования сквозь сирость униженных величий и согбенных чудес; терновый ореол растоптанной молитвы и тайны в дымке отчаяния, небытия и наказания для всех; страстную духовную живучесть, переживающую времена и века и не подвластную ни знамениям, ни истине; а также восхитительную глубину милых нравственных мук. И хотя согласия еще не наступило в сомневающейся душе, было уже поздно в этот момент. Лао задумался.
Сергей Шульман женился. Степан Чай коснулся указательным пальцем правой руки своего лба и плюнул на землю между ступней, издав характерный звук. В глубине его мозга зарождалась идея стать счастливым. Он подпрыгнул на месте два раза, звякнув ключами в кармане, а потом его глаз увидел старуху, идущую рядом с бордюром тротуара. Чай свел свои губы в какую-то трубочку и чмокнул ими, целуя не очень свежий воздух перед собой.Он стоял на тротуаре, одной ногой наступив на бордюр. Указательный и большой палец его правой руки сжали кончик носового платка, торчащего из кармана, и потянули вверх, вынимая платок. Потом указательным, большим и средним пальцем Чай сжал платок, обволакивая им свой нос. Сделав большой выдох через нос, он пневматически удалил из внутренней части носа сопли и козявки, которые попали прямо в платок, предназначенный именно для этого. Потом он сложил платок пополам, еще раз пополам я еще раз пополам, и его правая рука положила платок обратно карман, утрамбовав его расположение там большим пальцем. Итак, отдельные сопли Чая хранились теперь в носовом платке Чая. После этого Степан двинулся вперед, совершая своим телом сложные ритмические движения ногами и руками, нужные для перемещения в пространстве. Кончик его языка был прислонен к задней стенке двух верхних передних зубов, иногда смещаясь к альвеолам. В мозгах Чая крутились фразы из «Песни о Буревестнике». Студия Степана Чая сперва пяткой наступала на землю, отталкиваясь от нее и перемещая весь корпус тела вперед, а в последнее мгновение один только передний кончик ступни оставался на земле — и миг проходил, и все кончалось, и нога покидала тротуар.Зрительные нервы раздражались обилием упорядоченных красок и фигур. Мозги фиксировали увиденное, как-либо реагируя на него. Однажды некая мини-юбка родила сексуальное возбуждение, и рог Чая раскрылся, чтобы издать озабоченный вздох. Потом очарование прошло, и руки засунулись в карманы, нащупав в одном из них все тот же носовой платок. Путешествие продолжалось.В мозгах возникло явное осознание того, что происходит с организмом. Состояние было легким и дурным, — оно было простым похмельем, и это не было странным, так как из-за детерминизма такие ощущения почти всегда наступают наутро, если ночью выпить много водки, а Чай так и сделал, беседуя с отцом о судьбах всего человечества.Как только наступило это понимание, ноги Степана Чая прекратили свое движение; дрожь пронзила все, что было собственно им, и мозг захотел алкогольных напитков. Потовые железы стали обильно выделять пот, рука устало вытирала его со лба, депрессия утомляла нравственную суть Чая, а вспоминающая часть мозгов выясняла, где же есть спиртное вблизи от тела. Наконец мозг решился, и Чай на миг стал словно един в своем порыве выполнить пожелания тела и приказ продукта его духовной деятельности. Все его существо как-то подобралось, приосанилось, и ноги начали новое движение вперед.Через какое-то время, продолжительность которого остается неизвестным, Степан Чай правой рукой открыл дверь в пиццерию, и вошел внутрь. Пройдя совсем небольшое расстояние, его тело остановилось у стойки; глаза немедленно стали смотреть на мигающие лампочки, развешанные над барменшей. Барменша напрягла един мышцы шеи, расслабив другие, для того, чтобы ее лицо вместе со ртом, который мог извлекать из нутра членораздельные звуки, повернулось к посетителю, которым в данный момент являлся Степан Чай. Он проделал аналогичную операцию и издал членораздельный звук, обладающий вполне определенной интонацией.