— Да, с Четвертаком у нас славно вышло. А теперь надо бояр да Змеева сотника разыграть. А это — народ жжёный, крепкий, под дождём не размокнет.
— Не размокнет, — раздалось за спиной Мечислава. Вторак вошёл через маленькую дверь, ведущую в самую верхнюю комнату терема. Руки держат тряпку, мнут, пальцы находят малейшие пятнышки, трут до блеска. Мечислав всегда удивлялся этим длинным полированым пальцам, что больше похожи на женские, намазанные маслом. Но как они вправляют вывихи. Да не людям, люди слабые — лошадям!
Волхв кинул тряпку в угол, девки приберут, схватился за квас, кадык заходил вверх-вниз. Наконец отлип от кружки, вытер рукавом подбородок, серые глаза недобро полоснули по столу. Пальцы ловко вырвали грудку завёрнутого в тонкое сало тетерева, отправили в рот. Жевал задумчиво, словно проверял, в достатке ли орехов да брусники, кивнул, повторил ожидающим братьям:
— Нипочём не размокнет. Такие под дождём лишь крепчают да деревенеют, как дубы. Я вчера их лиц толком и прочитать не смог.
Мечислав поднял бровь — не часто услышишь от волхва, что он кого-то не «прочитал». Видно, городские битвы сильно отличаются от честного боя, где всё ясно, как на этом вот столе со снедью. Впрочем, это понятно: бывало, в соседних городах люди так различаются, что волхву приходилось целую неделю разбираться в местных обычаях. Да что в городах! В одной деревне люди от простой шутки схватятся за животики, а в соседней от неё же не раздумывая — за вилы!
Князь кивнул в сторону двери:
— Как она там?
Волхв пожал плечами:
— Спит, бредит. Хочешь послушать?
— Чего там слушать…
— Не скажи, мыслю я, непростую птицу ты подбил.
— Ладно, пошли. Брат, идёшь?
— Идём. — Твердимир поднялся, облизал и вытер ладони об штаны, но, повинуясь взгляду Вторака, пошел к серебряному тазу на табурете в углу, где Мечислав уже натирал руки сильно разбавленным щёлоком.
Глава вторая
По винтовой лестнице, в сопровождении волхва, поднялись на небольшую площадку перед самой высокой в тереме комнатой. Мечислав потянул воздух, задышал чаще. Знакомые с детства запахи пробивались даже сквозь дверь. Глянул на Вторака, тот сосредоточенно переводил взгляд с одного на другого. На лице Твердимира застыла детская улыбка:
— Тоже почувствовал? Я сюда поднимался первый раз, еле заставил себя дверь открыть. Хотел проснуться.
С трудом взяв себя в руки, Мечислав повернулся к двери, попытался унять взбесившееся сердце, готовое — если он ещё немного промедлит — прорвать грудь и рвануться в комнату. Дрожащая рука то тянулась к деревянной ручке, то отхватывалась обратно, в душе шла невидимая борьба.
Вторак шепнул за спиной:
— Давай, ты должен это сделать, иначе с каждым разом будет всё труднее.
— Да. Ты прав, это надо сейчас, сразу. — Мечислав решительно взялся за ручку, потянул.
Всё точно так же, как десять лет назад. Четыре широких окна освещают комнату со всех сторон, в восточное через лёгкую занавеску светит солнце. В дальнем от двери углу стоит большое, в рост человека, бронзовое зеркало. В другом углу — обшитый железными пластинами огромный сундук, в третьем — широкая кровать с шолковым пологом от комаров. По всей комнате развешаны самодельные берестяные обереги — смешные лесовички. Как говорила мама — игрушки для домового.
Она любила много света. Миродар нарочно приказал сделать для неё комнату на самом верху: чтобы тень соседних домов не бросалась в окна. В комнате ничего не изменилось, словно Четвертак за десять лет ни разу сюда не заходил, но челядь продолжала прибираться, стирать пыль, собирать паутину, окуривать. Казалось, ещё миг — ступени заскрипят, в комнату войдёт мама, ещё та — из прошлой жизни, какой её запомнил — в голубом платье, кокошнике, расшитом речным жемчугом. Она вообще любила жемчуг — кольца, серьги, бусы и браслеты — на всё это они жили после изгнания. Богатую даму привечали во всех гостевых домах и лишь перед самой её смертью братья узнали, что не знатность чахнущей в одиночестве княгини было тому причиной, а, небольшой ларец, изукрашенный жемчужными узорами. От того ларца осталось лишь воспоминание да две серебряные серьги.
Князь достал из-за пазухи тонкий шнурок, поцеловал перламутровый шарик, повернулся к брату. Тот тоже сжимал в руке предсмертный подарок матери. Мечислав убрал драгоценность обратно, ближе к телу, взглядом поблагодарил волхва и, вздохнув, шагнул к кровати.
Откинув полог, Мечислав присел на краешек, посмотрел на ушибленую. Девка спала, до самого подбородка накрытая пуховой периной. Лиловый синяк по-прежнему закрывает правую половину лица, нос свёрнут набок, губы распухли, стали синими, как у русалки, выгоревшие соломенные волосы лежат на подушке, поверх одеяла. За спиной засопело, Мечислав повернулся.
— Синяк спадёт, — прошептал волхв, — вправлю нос. Сейчас к костям не подобраться. Чем ты её?
— Дверью. С пинка.
— Всё у вас — дверью, с пинка. Изверги, — Вторак закатил глаза, показывая богам, что эти двое — сами по себе, а он тут случайно оказался.
— Может быть окна занавесить? Пусть спит.
— Не вздумай. Свет ей полезен — быстрее синяки сойдут.
— А… нос? — Мечислав не мог откинуть навязчивую мысль. — Девка с таким носом…
— Вправлю, вправлю, не беспокойся. Ещё краше будет.
Тверд не сдержался, хмыкнул:
— Ещё краше? Чем сейчас?
— Дураки. Молодые дурни. Красоту через увечья не видите.
Мечислав повернулся к болезной, глубоко вздохнул, в глазах размыло плёнкой. И вдруг — увидел! Вздёрнутые брови, глаза с приподнятыми уголками, очертания губ, — да, действительно — юная красавица! Длинные ресницы едва трепещут, словно видит сон. Нет, просыпается, разбудили!
Девка глубоко вздохнула, приоткрыла левый, почти нетронутый глаз, посмотрела на князя, едва заметно улыбнулась:
— Мечислав…
— Да-да, я — Мечислав. Не говори, тебе нельзя. Спи, ты в безопасности.
— В безопасности… — лицо едва заметно изменилось, словно на солнце наползла туча. Распахнула, как смогла глаза, и напугано, боясь, что перебьют, затараторила так быстро, что почти ничего не разобрать:
— Опасность, князь! Предадут! Все предадут, берегись!
Мечислав посмотрел на спутников, на девку:
— Кто предаст? Имена знаешь?
Больная посмотрела на волхва, на Твердимира, бессильная слеза скатилась по левой щеке:
— Все, все предадут. Так калика перехожий сказал.
— Калика перехожий? Когда?
— Давно сказал. Сказал, что я тебя дождусь, сказал, что придёшь в славе, а потом, сказал — предадут. Два сбылось, третье осталось, князь.
— Успокойся, успокойся. Никто не предаст, всё будет хорошо.
— Предадут! — девка зажмурилась и из последних сил повторила: — Предадут…
— Всё-всё, — волхв отстранил князя, дал девке напиться. — Идите-идите, я ей сонного порошка всыпал, пусть спит.
***
В приёмную палату спустились в молчании, уселись за столом, каждый в своих мыслях. Хмурый Вторак, словно оглушённый, трясёт головой, оглядывется на маленькую дверь. Мечислав видел однажды после боя: Ёрш точно так же тряс, получив по шелому дубиной. Всё удивлялся и приговаривал, что северная настойка на клюкве так с ног не сшибает. И ещё оправдывался, что поскользнулся на утренней росе. Мечислав, под хохот товарищей утешал, дескать, если бы ему так же перепало, он бы тоже поскользнулся, даже в Степи, где земля тверда как камень.
Твердимир весёлый, голубые глаза сияют, как в детстве, когда узнал, где брат спрятал отцовский кинжал. Надо бы узнать, что это он такой хитрый.
Но это потом, сначала надо разобраться с девкой и её словами.
— Тверд, кликни там кого-нибудь, пусть квасу принесут, Вторак всё вылакал.
Волхв оторвался от деревянной кружки, бухнул ей об стол, оглядел закуски. Шумно вдохнул чуть ни весь воздух в комнате, опустил кулаки на дубовую столешницу:
— Скажи там, пусть пива принесут, квасом не напьёшься.
— Чего так? — довольно осклабился Тверд от двери, — Неужели не рад за могучего князя? Смотри, какое глупое у него лицо, он до сих пор ещё не понял. Эй, мамка! Поди ка сюда! Да прикажи пива принести!