Под взглядом Мечислава волхв загадочно улыбнулся, но решил пока что ничего не говорить, отдав дело в руки боярина:
— Слушай брата, князь. Он у тебя умный. Хоть и дурак.
— Да что такое?! — вскипел, было, Мечислав, но осадил себя — шаркая ногами, вошла ключница.
— Чего надо?
Тверд с улыбкой спросил:
— Как прибитую девку звать, знаешь?
— Уладой её звать.
— Уладой? Мечислав, не помнишь такую?
— Улада, Улада… нет, — покачал князь головой и скривился. — Нет, брат.
Старуха всплеснула руками:
— Вот и жди мужиков после этого! Улька за тебя сажей мазалась, волосы состригла, босиком от Четвертака в лес бегала, чтобы ноги исцарапанные да мозольные, а ты…
— Улька! — Мечислав аж подскочил, опрокинув глиняную кружку на пол. Глядя на осколки, мамка всплеснула руками. — Так что ж вы, мучители, сразу не сказали?
— А сам не узнал? — Тверд сложил руки на груди.
На миг князь озадачился:
— Ты что? Да ей же было всего… сколько ей было? Да и побитая она, как её узнать-то?
Мамка покачала головой:
— А она-то тебя и битая узнала… э-эх.
Блиц
Улада чуть не разревелась за дверью, но обиду пересилила ярость и опасность оказаться раскрытой. А мамка-ключница, зараза, продолжала наговаривать князю:
— Приглядись к ней, Четвертак. Ведь, красавица растёт.
Князь оторвался от жареного цыплёнка, рассмеялся в голос.
— Мамка, ты никак в могилу меня свести хочешь?
— Ну, почему — в могилу?
— Да у меня свадьба с Миланой на носу! Вот-вот шестой женой обзаведусь, а ты мне уже седьмую присмотрела?
— Да она пока вырастет! Ульке — тринадцать! Через год-другой Милана наскучит, так эта подоспеет, милок! Присмотрись, присмотрись, не вороти нос. Ну, будь с ней поласковей, что ты всё её гоняешь, будто она какой робёнок?
— Присмотрюсь, мамка, присмотрюсь. Куда она запропастилась? Позови её, пусть эля принесёт. Чёрного. А я присмотрюсь.
— Улька! Улада! — мамка закричала так, что девушка чуть не выронила поднос с кувшином. — Где тебя носит?
Девушка коленом толкнула дверь, улыбнулась рассмеявшемуся Четвертаку, мельком глянула на ключницу. Четвертак рассмеялся:
— Ну и кто её гоняет, как робёнка, а? Иди-иди сюда, не бойся, поставь ко мне поближе. — Князь принял поднос, погладил Ульку по голове. — Какие волосы, прямо пшеница. До пояса!
— До пояса, — вклинилась ключница с такой гордостью, будто сама их выращивала.
— Эль меттлерштадский, да, деточка? Чёрный?
— Чёрный, князь. — Улька боялась разреветься, дрожала как осиновый лист, улыбалась через силу.
— Хорошо-хорошо, иди, отдыхай. Мамка, небось, тебя загоняла совсем, да?
— Ничего.
— Иди-иди.
Улада вышла из трапезной, не помня себя спустилась во двор, быстро схватила корзинку. Выйти из терема без разрешения мамки — за это можно поплатиться и напёрстком по макушке. Но, если идёшь на рынок, обычно никто не спрашивает. Куда, Улька? Куда теперь? Бабье лето вот-вот закончится, начнётся промозглая осень. А зимовать где? И когда он уже придёт? Что он там думает? Так просто его ждать?!
Зашвырнув корзинку в кусты, Улька бросилась к городским воротам.
***
До полуночи мамка-ключница с отцом стучали в дверь угольного сарая, просили выйти. Потом, отец решил вышибить тяжёлую дубовую дверь, и даже пошёл было за топором, но Улька пригрозила, что разлила масло и всё подожжёт. Пришлось сдаться. Дежурили по очереди: до вторых петухов — мамка, до третьих — отец. Улька не спала. В сарае нет ничего режущего, пришлось выкручиваться. К заре так устала, что забылась беспокойным сном. Петух разбудил, зараза. Не проснулась — очнулась. Огляделась, не помня себя, пригладила волосы, вспомнила.
— Открой, доченька, — папка, пытающийся блеять тонкоголосым козликом чуть не рассмешил. Еле-еле сдержалась, но ключница, скрипевшая своим голосом, словно воротом от ручной мельницы, разъярила не меньше Четвертака, заглядывающегося на её волосы.
Волосы! Ах, какие красивые, длинные волосы! Будут тебе волосы, гадёныш. Нет. Гадёныще.
— Не пойду за Четвертака! — уже по привычке крикнула. За ночь накричалась, охрипла.
— Не пойдёшь, не пойдёшь — милая, — успокаивал отец, — открой, доченька.
Не сдавайся, Улька.
— Пусть мамка скажет, что не пойду!
— Мамка скажет, обязательно скажет, милая, открой только дверь.
— Нет, пусть сначала скажет!
— Да куда ему, Улечка, — прокашлявшись, хрипнула ключница. — Он же на Милане женится!
— А чего ему меня сватала? Я всё слышала! И сейчас не пойду и через год тоже не пойду!
Долгое молчание заставило Ульку победно сжать кулаки. Задумались!
— Выходи, Улечка, я согласная.
— Отойдите, я открываю.
Грязная, испачканая углём, с победной улыбкой Улька вышла из сарая. Мамка сначала не поняла, а потом схватила себя за голову, упала на колени, доползла до девочки, начала перебирать её волосы и запричитала что есть силы:
— Ой, дурёха! Ой, что же ты наделала! Волосы, волосы спутала! Узелок к узелку, узелок к узелочку, узелок на узелке! Да дёгтем всё перемазала! Да что же это такое! Всё же резать! Под корешки, милая, как же это? Они же — твоё главное богатство!
Улька зло схватила себя за едва наметившиеся груди:
— Вот моё главное богатство! Отдадите Четвертаку — и их отрежу и пирогов ему напеку! Ясно?!
— Ой, дурочка-дурёха. Тебя теперь и золотарь не возьмёт! Что же делать-то, а, что же делать-то?
Улька не мешала ключнице перебирать спутанные волосы, пусть убедится: за ночь тонкие пряди так узелками перевязала да дёгтем вымазывала, что никто теперь не распутает!
Всё обрезали, подчистую. Четвертак как увидел, расхохотался в голос — вот так невеста, молью битая! Милана, даром что подруга, тоже смеялась, дурочкой называла. Как же — сам князь заглядывался, а она вишь какая! Не видать теперь Четвертака, как пить, не видать. А Улька вспоминала его взгляд и сомневалась — с интересом он смотрел, не с брезгливостью.
Словно на зайца хитрого, которого охотнику поймать — особая гордость и почёт великий.
Доннер
— Задумался?
Милана, легонько коснулась указательным пальчиком носа Мечислава. Захотелось мурлыкнуть в ответ.
— Мр-р.
Мечислав скинул с живота её ногу. Девушка и не подумала обидеться. Прижалась сильнее, горячим соском оставив отпечаток на левой груди князя.
— Ну, подумаешь, ждала? Десять лет ждала. Молодец. Хочешь второй женой её взять? Улька — красивая.
— Да как же её взять, ей годов — то?
— Четырнадцать! Её Четвертак для себя растил, сбежала. Говорила, тебя дождётся!
— Все знали, а Четвертак не знал?
— Почему, не знал. Знал да смеялся. Когда она со своими волосами такое сотворила, говорил, отрастут, там и посмотрим. А тут ты. Хитрюга, как специально подгадала.
— Тогда, почему — второй?
— Хитрая — не умная. Была бы поумнее, стала бы первой! — засмеялась Милана, прижавшись ещё сильнее.
Мечислав отстранился со смехом, игриво оттолкнул, взялся за валявшуюся на полу рубаху:
— Ну, всё, всё. День только начался. Дел — непочатый край. Потом. Всё — потом.
— Какие ж у князя дела? Девки, да охота, да — на девок охота.
Витязь высунул голову из прорези рубахи, усмехнулся:
— Много ты в княжьих делах понимаешь.
— Чего там понимать? Наше дело простое, — девушка поднялась на кровати, начала пальцами приводить каштановые волосы в порядок, распутывать, скручивать да завязывать на затылке тугим узлом. Груди при этом поднялись, став похожими на два сдобных каравая. — Мы — добыча, а уж тебе, победителю, выбирать.
Мечислав, затягивая пояс, ухмыльнулся, посмотрел на добычу, покачал головой:
— Дура ты, Миланушка. Боярская правнучка, да всё одно — дура.
— Дура-дура, князьюшка, — девушка не моргнула глазом. — Как до тебя добралась, так сразу и обдурелась. До сих пор не отойду.