Мечислав рассмеялся:
— Вот, шельма. Ладно, пора мне. Тихомир с утра охоту готовит, всех бояр созвали.
— Я же говорю — девки, да охота. — Девушка надела сарафан, поджала ноги на кровати, начала расправлять юбку.
— Не только охота, Миланушка, не только. Воины мои по дому истосковались. Не все, конечно, кто решит остаться — надо пристроить к хозяйству. А какой из меня хозяин…
Князь рубанул рукой.
— В общем, решили мы с Твердом, что я при нём воеводой буду, а уж он — городским князем.
— Как? — девушка непонимающе склонила голову, застыла. — Ты — воеводой? А как же Тихомир?
— Тихомир собирается домой возвращаться, к своей школе. Он, небось и уехал уже.
— А почему — не ты князем?
— Не моё это, Миланушка. Сеча — да, в ней мне мало равных, но на хозяйстве лучше пусть братец.
Мечислав подошёл к кровати, обнял за плечи, поцеловал оцепеневшую девушку в лоб.
— Что с тобой?
— Что?
— Побледнела будто. Как покойница.
— А, ничего. Ничего, ступай.
Мечислав направился к двери, взялся за ручку, оглянулся.
— Завтра вечером жди, раньше не вернёмся, точно.
— Хорошо, милый. А…
— Что?
— Нет… ничего. Иди.
Дверь закрылась, девушка встала, оправила сарафан, пошатываясь, подошла к окну. При князе ещё держалась, а сейчас снова внизу живота заболело, тошнота подошла к горлу. Дождалась, пока князь выйдет во двор, оглянется на окошко задней комнаты. Помахала рукой, улыбнулась, задумчиво закусила ноготь большого пальца.
Может быть, всё-таки передумает? Власть же, не мухомор какой, что пнуть — святое дело.
***
— Значит, ты вернул обычай отца? — Двубор задумчиво посмотрел вдаль. Его конь, было, начал лениться, приотстал, пришлось пришпорить.
Змеев сотник с князем приближались к лесу, кони берегли последние сотни шагов поля, не спешили. Будто знали: сейчас погонят по чащобе, где сухие ветки норовят попасть под ноги, живые хлещут по бокам.
— Да. При Миродаре прилюдные казни в Кряжиче не велись. Зачем народ озлоблять?
— Почему — озлоблять? Устрашать.
— А это не озлобление? Смерть не должна быть развлечением. Все мы смертны. Так зачем напоминать? Эдак народ решит, что раз люди смертны, так и Закон ни к чему соблюдать.
— Это интересно, Мечислав. Ты решил править иначе, чем Четвертак. Он запугивал народ, ты — защищаешь.
— Я не буду править, Двубор. Я ничего в этом не понимаю. Править будет боярин Твердимир с Опорой. Моё дело — войско.
— Вот как? Соседей воевать надумал?
Князь рассмеялся.
— Как их теперь воевать, если они все — Змеевых земель поданные? Вы же сами нас так связали, что только и остаётся — бунты разгонять.
— Почему же, — возразил сотник, — при желании можно себе войну по зубам найти.
— Снова, Двубор? Не надо, не доводи до ссоры, прошу. Я же десять лет домой возвращался, дай хоть годик жирком заплыть. А там, глядишь, позовёт меня рог турий в края дальние, послужу я вам, караванщикам.
— А если рог уже зовёт? Если ждать нельзя?
— У вас же есть войска, сотник. Вы же со всех земель можете столько народу собрать, что ни один каган не выстоит. Они — люд наёмный, им дальние края, что дом родной. Чего я тебе сдался?
— Так и ты из наёмников вышел.
— Вышел. Твоя правда — вышел. С чего мне теперь обратно в наёмники идти?
— За серебром, за славой.
— Есть и то и другое.
— Мы, караванщики, просим. Нам помощь нужна. Мы же тебе помогли? Дашь-на-дашь.
— Э-э, нет, Двубор, — Мечислав освободил руку от повода, помахал пальцем. — Вы мне — войско, я вам — Озёрск с Блотиным. Таков наш «дашь-на-дашь». Дай мне интерес серьёзнее.
Двубор некоторое время ехал молча.
— Что ж. Будет тебе интерес.
И пришпорил коня.
— Так и слышу: «только потом не жалуйся», — рассмеялся вслед Мечислав.
Сотник пожал плечами, дескать, сам напросился. И так смешно князю стало от этого пожатия. Ну что, что может такого случиться после десяти лет изгнания?
Глава третья
— Не верю. — Тверд тряхнул головой, посмотрел на озабоченного Тихомира.
Воевода хмыкнул в бороду, шумно почесал затылок.
— Кому? Волхву, дружине, Змееву сотнику? Мне?
— Тебе верю, воевода. Не для того ты нас растил и сюда привёл, чтобы теперь предать. Это уже слишком.
— Слишком — что?
— Слишком глупо.
— Думаешь? А знаешь, почему я оказался в Меттлерштадте? Сказать тебе?
— Зачем?
— Ну, как — зачем. Ты же никому не доверяешь. Даже брату.
— С чего ты взял?!
— Не кричи, люди оборачиваются. Мне, Тверд, почти втрое больше лет. Я такой взгляд знаешь, сколько раз видел?
— Какой взгляд?
— Разочарованный. Будто брата потерял. Запомнились мне такие глаза. Знаешь, — воевода раздумывал, говорить ли. Решился, — Миродар на меня так смотрел, когда из города гнал.
— Отец? Тебя выгнал? — голубые глаза молодого боярина в изумлении уставились на Тихомира.
— Чего такого? Обычное дело.
— За что?
— За неосторожные слова.
— Разве так бывает?
— Чаще, чем ты думаешь, — хмыкнул учитель. — На свадьбе Миродара и Жданы я сказал, что люблю её. Вернее, я сказал, что вижу своих самых близких и любимых людей, но твой отец решил, что эти слова значат нечто большее, чем я хотел сказать. Ревнив был, хоть в жрецы иди.
— Почему — в жрецы?
— Кто не любит богов до самоотречения, тому в жрецах делать нечего. А твой отец отказался от жизни, лишь бы спасти жену.
— И что? Он не так тебя понял и выгнал?
Тихомир молча пожал плечами.
— Прощаясь, я просил князя ийти ко мне, если будет совсем невмоготу. И переезжая, всегда высылал ему гонца с весточкой, где искать. Или ты думаешь, старых друзей так просто раскидать в разные стороны? Другое дело, сам он такой подозрительный стал, или ему намекнул кто…
Воевода пришпорил коня, весь в себе поехал вперёд.
Князья гонят друзей, родных, даже братьев, подумалось глядя ему вслед. Четвертак — двоюродный, по линии Дмитровых. Блотинский князь, троюродный по матери, единственный, кто решил пойти мирным путём. Что же за доля такая — княжья?
— Ну что, боярин? — голос Змеева сотника вырвал из задумчивости.
— Что?
— Что решил, говорю.
— Ты о чём, Двубор?
— Думаешь, ночью всё приснилось? Нет, от разговора не уйти. Надо делать выбор.
— Какой выбор?
— Убеди Мечислава. Если не убедишь ты, нам придётся убить вас обоих. Погоди, не кричи, не зови брата, побереги здоровье.
— Чьё? Чьё здоровье мне поберечь?
— Своё, брата, Тихомира, Вторака. У меня нет времени объяснять тебе всё. Просто вспомни нашу ссору.
Ночной разговор вспомнился до последнего слова. Нет, ссора с сотником не могла присниться — после снов не просыпаешься в темнице. Но Мечислав действительно замял разговор. Правда, поделил власть — себе дружину, Тверду — бояр. А ведь Четвертак десять лет правил без всяких бояр. Ну, какая, спрашивается, после этого у них власть?
— Если ты не уговоришь брата, значит, мы напрасно тратили на вас время. Время и деньги. Но оставлять вас, оружие, в которое мы столько вложили, опасно. Послушай своё дыхание, Тверд. В горле не свербит? Голова не кружится?
— Чувствую себя прекрасно.
— Вы отравлены. Вчетвером. Дня через три вы все умрёте. На трапезе вам дадут противоядие. Но.
— Но? Ты ставишь условие?
— Теперь ставлю, боярин. Я дам вам противоядие, если ты промолчишь и согласишься действовать, как я укажу. Если ты сейчас поскачешь к брату, вы умрёте.
— А если я тебя зарублю и отниму противоядие?
— А в какой оно еде, ты знаешь? После охоты для вас накроют стол. Отведай все блюда — умрёшь.
— Почему?
— Три кушанья в указанном порядке, боярин. Рискнёшь? Подумай хорошенько, и, запомни: мы — Змеевы люди. У нас иное представление о Правде. И сейчас я не столько показываю тебе свою силу, сколько хочу решить всё по-доброму. Захотел бы, промолчал.