— И это последнее?
— И это — наше условие.
— Последнее?
— Для тебя — да.
— А для брата?
— А это уже будет понятно потом.
— Когда?
— Когда его Вторак к Змею приведёт.
Твердимир так глубоко блуждал в своих мыслях, что не сразу понял услышанное.
— Погоди. Вторак? Приведёт к Змею?
— Да.
— Так он существует?
— Почему нет?
— Ну, не знаю, мы всегда считали, что «Змеевы люди» — люди дорог.
— Правильно считали. Наше княжество — дороги. Но неужели вам и в голову не могло прийти, что княжество без князя — толпа? Отец, так зовём мы своего князя.
— Змея?
— Змея. Решайся, Твердимир. Всю жизнь ты был младшим, принимал защиту брата. Так отдай ему долг — защити сейчас, пока никто не знает, что отравлен. Окажи близким тебе людям милость — умолчи о нашем разговоре.
Тверд порывисто протянул руку, но Двубор его перебил:
— И ещё. Для того чтобы ты понял чистоту моих намерений, слушай. В конце трапезы, после того, как вы примете противоядие, прискачет гонец.
Тверд почти не слушал сотника. Какая к Змею чистота намерений, если к печени нож приставлен? Ну, не нож, яд. Какая разница…
***
— Боярин, боярин! — гонец на взмыленном коне чуть не вываливался из седла.
— Что такое? — Мечислав вскочил с кресла, осмотрелся по старой боевой привычке. Тверд встал между братом и гонцом, выставил руки.
— Погоди, брат. Что-то не ладно.
Повернулся к гонцу.
— Что случилось? На тебе лица нет. Выпей вина.
— Некогда пить, боярин, седлай коня, народ тебя требует! — гонец припал к поднесённому кувшину с водой, — говорят, если не явишься тотчас же, весь терем разнесут по брёвнышку!
— С чего, объясни!
— Говорят, Змеевы люди пеньку соседям продают втрое дешевле нашего! За такое, говорят, склады торговые пожгут и змеёнышей взашей вышвырнут!
Мечислав задрожал, сжал кулаки, глаза налились нездоровым цветом.
— Это что? Бунт? В первый день?!
— Да погоди, брат, — успокаивал Тверд, — не спеши. Вспомни уговор: тебе дружина, мне — город.
Мечислав яростно зыркнул на брата, сделал несколько шумных вдохов, успокаиваясь, наконец, молвил:
— Добро, боярин. Город твой. Правь.
Тверд углядел в глазах брата блеск ревности, но тот успел её спрятать, прежде чем остальные что-то поняли. Лишь Тихомир что-то заподозрил.
Или показалось?
— Не спеши, брат, в город. Пусть народ увидит, что всё — правда.
— Что — правда?
— Что тебе дружина, мне — город. Они увидят, поймут, успокоятся.
Лицо Мечислава разгладилось, словно увидел, наконец, истину. Засунул руку за ворот, достал серьгу, покатал жемчужину в пальцах.
— Добро, брат. Уха два, да голова одна, верно?
— Верно, — ответил Тверд, стараясь не отводить взгляд. Рядом кряхтел воевода, переминался с ноги на ногу. — Варь! Труби моей сотне сбор!
Брат предложил, не особенно надеясь:
— Возьми моих людей. Мы с Тихомиром вернёмся сами.
— Ни к чему. Моя сотня только для вида. Бунт я подавлять не буду.
— А как же?
— Опора, брат. Теперь мне надо надеяться только на Опору. Сотник, а ты куда собрался?
Двубор вскочил в седло, взялся за вожжи.
— Это мои люди виноваты, мне ответ держать.
Твердимир посмотрел в чёрные глаза сотника, показалось, уловил слабый кивок.
— Добро, поедем разбираться. Сотня! Караул!
И погнал коня рысью к дороге.
Змеев сотник пристроился по левую руку, варьева десятка умчалась на полсотни шагов вперёд. Тверд обернулся, удовлетворённо кивнул: оставшиеся воины пристроились в хвосте, по двое на такой узкой лесной дороге, готовые в любой момент прийти на помощь.
Двубор недоумённо оглянулся, пожал плечами, обратился к боярину:
— Почему рысью, не в галоп?
— Сколько времени мы выиграем?
— Час. Без роздыха — два.
— Прибудем на взмыленных конях, еле держащихся на ногах. Торжественный у нас будет вид.
— Можно сейчас в галоп, а при выходе из леса перейдём на рысь.
— Время, сотник, время. Если прибудем быстро, народ поймёт — мы встревожены. Ну, уж нет. Прибудем, когда изволится.
Казалось, Змеев выкормыш прислушивается к конскому топоту: голову наклонил, повернул в пол-оборота.
— Я не ошибся в тебе, боярин. Мы, торговцы, таких тонкостей не знаем.
— Зато вы можете больше.
— Что?
— Интриги. Заговоры. Стравить братьев или даже уговорить на предательство.
— Это не предательство, Тверд.
— И бунт — не предательство?
— Нет. Нет никакого бунта. Гонец подослан, чтобы увести тебя в город. Нам надо вас разделить. Это очень важно.
Двубор не торопил Твердимира с ответом. Боярин молчал, размышляя над его словами. Лесные птицы пересвистывались по разные стороны дороги, словно спорили. Левые с правыми, сотниковы с твердимировыми. Кукушка на дятла, куропатка на глухаря, сойка на сойку. Левые вроде бы побеждают. Лишь победно отстучал дятел, понимая, что никакая это не победа:
— Это и есть предательство, сотник. Даже с выкрученными руками — самое настоящее предательство.
— Почему? С чего ты взял?
— Втайне, значит — предательство.
***
Одному Змею известно, как такая ветхая лачуга уцелела в самом центре города. Конёк провален в середине, дыра от второй трубы в крыше не заделана, окна перекошены, небось, и не открываются вовсе, дверь нараспашку заросла малиной. Огород запущен, забор — наперекосяк. Если бы не крики при входе, Вторак и не заметил бы, что в зарослях орешника вообще есть дом.
— А я говорю — видел! — ворчал старческий голос.
— А я говорю — глаза залил, вот и привиделось! — Второй голос заметно крепче, моложе.
Старик не унимался:
— А я говорю — поутру со Змеева посада на юг летел, высоту набирал!
— А я говорю — ты коршуна вблизи видел, да с пьяных глаз всё перепутал! — хохотнул второй.
— Да чтоб тебя! Не хочешь — не верь. Да только не видал я коршуна о кожистых крыльях и голове рогатой.
— Ещё и голова рогатая! Небось и девку в лапах тащил!
Старик явно смешался, помолчал. Наконец, буркнул:
— Какую девку? Причём тут девка?
— Как причём? Вернётся девка. В подоле принесёт, скажет — Змей снасильничал! — Молодой явно потешался.
Вторак нашёл калитку, облокотился неудачно — обломал ветхую штакетину, ругнулся, крикнул во двор:
— Эй, люди добрые! Есть кто? Дайте воды напиться.
Собеседники замолчали. Волхв подождал, пожал плечами, подумав, что слухи о знаменитом кряжицком гостеприимстве, скорее всего — бахвальство. Наконец стариковский голос снизошёл до ответа:
— Иди своей дорогой, уважаемый. Не видишь, тут серьёзные люди разгова…
Голос осёкся, из-за куста показался седой горбун с клюкой. Оказывается, хозяин не просто молчал — ковылял до калитки. И то верно — в таком возрасте идти и говорить одновременно — почти непосильный труд. Вон, простую льняную рубаху с портами и то, небось, носить тяжело. Выцветшие глаза всмотрелись в гостя, лицо переменилось, голос из презрительного стал ворчливым:
— А, княжий волхв. Заходи, гостем будешь.
— Откуда меня знаешь?
— Не ты ли на пиру с братьями за одним столом сидел?
— Верно, — ухмыльнулся Вторак. Как сам не догадался? На пиру, считай, весь Кряжич на княжеский балкончик глазел. — Дашь воды напиться?
— Идём.
Старик обернулся, проскрипел:
— Жмых, возьми ведро, сходи на колодец, воды на всех гостёв не напасёсся.
Вторак посмотрел, как чернявый детина, даром что мальчишка — плечи с тележное колесо — не пикнув выполняет приказание старца.
— Да я могу сам сходить.
— Не сглазь. Пока хлеба с солью не отведаешь, до хозяйства не допущу.
Вот оно что. Не гостеприимство заставляет делиться с путником. Общая трапеза привязывает гостя к хозяину, не даёт чинить волшбу. Надо же: сколько стран, столько порядков. В Меттлерштадских весях перед каждым домом стоит колода с топором. Хочешь показать доброе намерение — наколи дровишек, а уж хозяин тебя уважит.