— Не обижайся, Мечислав, — сказал другой сотник, не знакомый Милане, — ты нам платил из Змеевой казны. Чем теперь заплатишь?
Мечислав лишь развёл руки:
— Ничем. Нет ни города, ни серебра. Есть только дальняя дорога. Больше нет ничего.
Воины, вначале робко, потом смелее начали покидать строй, отходить к мосту, словно защищая его от остальных. Как же так легко бросают предводителя. Или труднее всего было ей, Милане, да чуть легче Ершу? Осталось не более сотни во главе с Тихомиром.
— Тихомир. А ты? Как братьев делить будешь?
Воевода набрал в грудь воздуха, казалось, сейчас закричит. Удержался.
— Моя воля, я бы вас обоих пополам разделил. Чтобы четверо стало.
И пустил коня к Мечиславу. Милана вздрогнула от крика Тверда.
— Тихомир! Ты-то куда? Оставайся!
— На кудыкину гору, — крикнул воевода так громко, словно стоял с Миланой рядом. — Вас вон сколько, а я завсегда за слабых был. Да и не платил ты мне. Ни сам, ни серебром Змеевым.
Воевода смачно плюнул на дорогу и поскакал догонять Мечислава. Пристроился справа, положил руку на плечо, тряханул. Тот накрыл своей ладонью, похлопал.
Тверд не решился открывать ворота, велел пропускать воинов по одному, опасаясь засады. Оставшаяся на стороне Мечислава сотня долго не могла сдвинуться с места, словно разрывалась между долгом и тёплым домом. Человек тридцать выбрали дом, остальные поскакали к изгою.
Калитка втянула в себя войско, те спешивались, отдавали оружие новому князю, целовали его меч, присягали на верность Кряжичу и боярам, а Милана всё стояла на городской стене и смотрела вслед Мечиславу, что уже почти пропал за пригорком. А если она от него уже понесла? Сейчас-то не выяснишь. Надо на всякий случай…
***
Топот копыт от терема вывел из раздумий. Волхв скакал к воротам, словно удирал от Змея. Осадил Звёздочку рядом с Твердом, откинул длинные волосы:
— Бывай, князь! Рядом с твоим теремом дом чахлый стоит. Сегодня ночью его хозяин помер. У него сын есть, Жмыхом зовут. Присмотрись к нему, славный воин может получиться.
Волхв дёрнул повод, и на полном скаку так ловко выскочил в калитку, что показалось, будто прошёл сквозь дубовые доски.
***
До леса оставалось несколько сотен шагов, вошли в низину, Кряжич спрятался за холмом.
— Не реви, — буркнул Тихомир. — Не реви и не оглядывайся.
— Я и не реву. И не оглядываюсь. И до леса дойдём, не оглянусь.
— Молодец. И не реви.
— Да не реву я, видишь?
Мечислав посмотрел на Тихомира.
— Вижу.
— То-то.
— Вижу, что слёз нет. А ещё вижу, что ревёшь. Нельзя тебе сейчас. Все, кто пошёл за тобой, смотрят. На тебя смотрят, князь.
— Кто там пошёл… сотни нет.
— Привык тысячами командовать? Ничего, жизнь тебя ещё не так ударит. Оглохнешь.
— Что, и эти сбегут? И ты бросишь?
— Я, допустим, не сбегу. Некуда мне бежать.
— К жене под бок. К школе своей. Людям всегда есть куда бежать.
— Эх, не хотел я тебе говорить. Померла жена. Маялся я, места себе не находил. Потом продал свою долю в школе, да и пошёл за вами. Вы же мне роднее всех стали. Да и я для вас… жена говорила, троих по говору не различает. А теперь я словно опять Миродара вспомнил. Эй-эй! Не смей реветь. Люди смотрят. На тебя.
Мечислав нащупал через рубаху серьгу, покатал в пальцах, плечи сами собой затряслись. До последних слов воеводы ещё держался, но упоминание об отце пробило последнюю стенку. Держаться. Держаться, Змей побери!
— Придержи воинов.
Пустил коня галопом к лесу. Ветер срывал слёзы, конь ворвался в подлесок, сам замедлил бег. Мечислав оглянулся, не видать никого. Остановил коня, сполз на землю, в самый малинник, чтобы колючки драли кожу, зарыдал в голос.
За что? За что, боги? Ведь ни себе, ни брату не изменял. Заботился, как мог, уступал и в малом, и в большом, и в великом.
Недели не прошло — ни города, ни брата, ни будущего. А ведь кто-то пошёл следом. Куда их вести? В лиходеи дорожные? Говорят, на островах за Меттлерштадтом был благородный лесной разбойник. В разбойники пойти? Грабить караваны, раздавать награбленное черни? Чем я тогда отличусь от тех, кого брат пожалел? Кто, приняв за торговца, отца на колесе распял? Торговцы-то причём? За что? За что? За что…
Очнулся, осмотрел полянку. Полянка? Откуда она здесь? Мелкие деревца выдернуты с корнем, раскиданы в разные стороны. Мечислав сидит на коленях посредине. От валуна, о который споткнулся в ярости, осталась лишь кучка щебня, пальцы разбиты в кровь. И одежда вся изорвана, сам исцарапан. Может быть, эта боль и привела в себя? Может быть, мужчине, чтобы заглушить боль душевную, надо вывести её наружу, на тело? Чтобы саднили ободранные костяшки, чтобы мышцы болели?
Прислушался к себе. Нет. Душевная боль никуда не делась. Забилась в страхе в самый дальний уголок, ждёт. Жди, придёт твоё время.
Поднялся, подошёл к коню, боязливо косящему на хозяина, погладил трясущийся бок, похлопал дружески. Не бойся, дружище. Вскочил без стремян с места, конь повернул голову, кивнул — совсем другое дело, уважаю. Куда теперь, хозяин? Мечислав едва заметно дёрнул повод.
— Давай к Тихомиру.
Воевода стоял на опушке. Рядом — спешившиеся воины, шесть или семь десятков. Не дурно. Для разбойничьей ватаги — даже с лишком. Ухмыльнулся, дёрнул повод. Тихомир проследил за взглядом десятника, обернулся. — Всё в порядке? Дорога безопасна? Слыхал, тут медведь-людоед повадился девок в малиннике драть.
— Ни медведя, ни малинника. Дорога чиста, — поддержал Мечислав одну ложь другой.
Кто-то из воинов уважительно присвистнул:
— То-то он так орал, убежать не смог.
Тихомир залез в седельную сумку, достал запасные портки, рубаху, передал Мечиславу.
— Подвяжешь пока что, потом ушьёшь.
— Не надо! — вмешался десятник. — Моё ему впору!
Мальчишка бросился к своему коню, Мечислав с лёгкой улыбкой посмотрел ему вслед.
— Как тебя звать-то?
— Огниво, князь. — Парень принёс свою одежду, передал.
— Не князь боле. Убери к себе, у меня тоже котомка есть. Убери.
Оглядел воинов, в голову пришла мысль.
— Сотники есть?
Сам видел — нет сотников, но спросить надо.
— Пятидесятники?
Снова молчание. Пятидесятников Мечислав в лицо знал не всех.
— Десятники?
Вышло двое помимо Огнива.
— У кого опыта боле?
Один выступил вперёд, показал на Огниво:
— Он дольше всех нас тут. Нас нанимали последним набором.
— Огниво, ты — сотник. — Поманил вышедшего десятника, — как звать?
— Корень.
— Ты — пятидесятник.
Ткнул пальцем в третьего:
— Имя.
— Заслон.
— Будешь вторым пятидесятником. Ставлю задачу. Разделить войско надвое, разбить на десятки. Корень, Заслон! Наперво себе берите тех, кого знаете лично, остальные — как придётся. Назначьте десятников. Мы — войско, а не толпа.
Оглянулся на воеводу, тот поощрительно подмигнул. Взглядом указал на дорогу от города. Волхва не узнать невозможно — чёрные волосы развеваются одной парой крыльев, льняной балахон — второй. Прискакал, осадил Звёздочку чуть не на зад. Мечислав улыбнулся.
— Чего так долго?
— Девке битой нос правил. Мамка — травница, хоть куда. А пальцы уже старые, чуть не изуродовала.
— Как она?
— Травница?
— Девка, — улыбнулся Мечислав.
— Бредит. Всё повторяет, мол — предадут.
— Уже.
— Может, ещё предадут, — поднял раджинец уголок рта.
Мечислав осмотрел «войско». Дети. Совсем дети.
— Может и предадут. Ну, веди волхв. Куда теперь? К Змею?
Вторак пожал плечами.
— Далеко?
— Недели две на северо-восток.
Изгой снова посмотрел на воинов, послушно разбивающихся на десятки.
— А может и не предадут.
часть третья
Всю ночь жрецы бросали в небо кость,
Всю ночь молились капищам кровавым.
Не утихали здравицы на трость,
Что в центре круга отливала алым.