— Зря, — пожал плечами князь. Три лошади провалились в донные ямы, ездоки перелетели через их головы. Остальные заметили подвох — ещё семь лошадей на полном скаку провалились в ловушки. Всадники остановились, начали разворачивать животных, аккуратно выводить на берег.
— С середины реки ямы делали?
— Нам чужой земли не надо.
— Зря, — пришла пора Тихомиру укорить Мечислава. — попомни моё слово, сожгут твой частокол.
— Мы его снаружи донными камнями обложили.
— Всё равно сожгут. Горючая вода по реке плёнкой растечётся, не погаснет. Пройдёт сквозь камни, зажжёт даже мокрое дерево.
Тихомир говорил задумчиво, словно видел каждую каплю чёрной смолянистой воды, ищущей щёлочку, малейшую возможность зацепиться, впитаться в дерево, согреть, заставить гореть.
— Сожгут, — кивнул Мечислав и закусил щеку. — Скорее всего — всё-таки — сожгут. А чего они развернулись?
— Вода холодная, в баню поехали.
Князь посмотрел на воеводу, виновато развёл руки. Никак не отучится задавать глупые вопросы.
***
Утро действительно выдалось жарким. Гостей ждали, но не ожидали такого напора. Донные ямы оказались хороши ночью, днём почти не мешали нападавшим. Не считаясь с потерями, степняки закидывали частокол горшками с горючей водой, всё провоняло, скользило. Измазанных воинов Вторак велел убрать со стены, переодеть в чистое. И не зря.
Вторая волна степняков начала закидывать стену горящими стрелами. Наконец, под крики и улюлюканье степняков, частокол разгорелся, загудел, затрещал жарким пламенем. Чёрный дым поднялся до самых облаков, искры рассыпались по окрестностям. Мечислав даже испугался, не загорится ли лес — три дня назад засечники отрезали проход выше по реке. Впрочем, за это время дерево не может высохнуть так, чтобы полыхнуть от простой искры.
Работяги, вооружившись серпами и косами, смотрели на дело рук своих, в глазах горело выражение воинственной обречённости. Шутка ли дело — неделю не разгибать спин, чтобы теперь всё сгорело.
— Частокол в два слоя, — разъяснял Мечислав воеводе. — Гореть будет долго. Главное, не пропустить степняков боками.
Тихомир сложил руки на груди, вгляделся в стену.
— А потом?
— А потом турф в локоть толщиной. Так загорится — ого-го. Вторак обещал, что даже булыжники трещать начнут.
Внимание князя привлёк грохот брёвен, упавших с левого края частокола.
— Смотри-ка, чего-то не учли. Наверное, работяги что-то напутали.
— Бывает.
Восторженные крики с того берега сменились разъярённым воем. За рухнувшими брёвнами показалась раскалённая до красна, в два человеческих роста высотой, глиняная стена.
— Окрепнет?
— Вторак обещал. Овчина вроде бы тоже. Говорил, лишь бы пузырей в стене не было.
— Веришь?
— Не время сейчас верить. Если не окрепнет, нам всем — крада.
Глава четвёртая
Вторак не обманул, Овчина не подкачал: стена оказалась слепленной на совесть, закалилась в огне, окрепла и выдержала ещё три набега. Броды закрылись от степняков, по крайней мере, до зимы. Что будет потом, Мечислав старался не думать. Если Гром не пришлёт подмогу, все старания пойдут прахом.
Пахари спокойно собрали урожай, отправили в Глинище зимний запас и начали готовиться к осеннему празднику. Парни невестались, девки женихались, даже строительство нового города не нарушило обычного распорядка вещей. Осень — время свадеб. Мечислава приглашали на пиры, уважили его занятость, насмерть не поили, только Овчина ходил кругами, посмеивался в усы, будто, что задумал. А ко второму месяцу осени не выдержал, пришёл в избу с бутылью яблочной браги.
— Князь. Выручил ты нас. И Глинище выручил и Броды. Если бы не твой волхв, не знаю, что бы с нами степняки сделали.
Мечислав отхлебнул угощение, поманил волхва:
— На, Вторак. Твоя заслуга.
— Да я что… — смущённо улыбнулся волхв, — я только подсказал. Вы же всё сами сделали.
— Не скажи, — Овчина огладил усы, подбоченился. — Не зная, где искать — только ноги стопчешь. Твои предки кирпиц придумали, мудрые были предки. Теперь мы такой город отгрохаем, никаким степнякам не взять!
— В городе люди живут, Овчина. Они крепче любых кирпицов. А если люди дрогнут, никакие стены не сдюжат.
— Правильно говоришь. Кто на костях предков не стоит, тому по Степи катиться.
Мечислав не уловил связи, но Овчина объяснять не стал. Повернулся к князю, вновь наполнил фарфаровые кружки.
— И твоё уважение, князь, к нашим обычаям не осталось незамеченным.
— Ты о чём? Я, вроде бы, как сюда приехал, всё поперёк ваших обычаев делал.
— Не скажи, князь, — староста помахал пальцем. В глазах появился хмельной блеск. — У нас по-осени главный всегда женится последним: чтобы у парней девок не отбивать. Уважение, князь. Уважение к люду — главное!
Мечислав глупо улыбнулся.
— Да. У нас тоже князья женятся последними. Но ты что-то напутал — я пока что не собираюсь…
— Да-да, я понял. — Овчина ухмыльнулся в усы, разлил по-новой. — Я чего пришёл. Из Глинища к нам завтра Змеева сотня едет. Не обманул Гром, прислал.
Мечислав встал, оправил рубаху, покачал головой.
— Не обманул, говоришь? Гром обещал помощь земель, а приволок своих торговцев, охранников караванных. А те в наших войнах не участвуют. Небось, фарфар твой распродали, да за добавкой приехали!
Тихомир осадил ученика взглядом, хлопнул ладонью по столу.
— Сядь.
Мечислав зыркнул на воеводу, сжал кулаки, но не решился спорить со старшим. Взял опрокинутый табурет, поставил перед столом, сел. Тихомир отхлебнул браги, погладил усы, дождался, пока Мечислав выправит дыхание, успокоится.
— Нам любая помощь нужна. Если идёт к нам Змеева сотня, значит эти земли под его защитой. А это значит — степняки уже будут драться не только с нами. Понятно?
— И что это даст?
— Это даст кочевникам время на раздумье — стоит ли с нами связываться. А нам — время подготовиться. Думаю, Змееву Башню лучше построить на этом берегу реки. На холме. Дорога до Глинища удобная, да и склады весной не затопит. Как считаешь, князь?
Мечислав обхватил голову, пальцы вцепились в соломенные волосы, казалось, сейчас выдерут клоки. Нет, отпустили.
— Что же он за человек такой, а? Говорит, что не вмешивается, а сам — только и делает, что вмешивается. Вторак?
Волхв пожал плечами, прислонился спиной к печке, сложил руки на груди.
— Сколько себя помню, он только так и делает. Но Тихомир прав — если Змей взял эти земли под защиту, значит — степняки задумаются. Это даст нам время.
— Значит, до завтра?
— Получается, так.
***
Наутро князь встал рано, разогнал посыльных по делам, запретил принимать гостей хлебом и солью. Тихомир слушал хмуро: видно — не согласен, но спорить не стал. Ближе к полудню заждались, князь выходил на дорогу, смотрел. Потом решил — не дело собачкой хозяина ждать, занялся рутиной. Вторак взялся за свои травки, Тихомир вообще отправился на низкий берег к ополченцам. Последнее время степняки повадились переходить Пограничную вверх по течению. Приходилось отправлять засечников всё дальше, как бы до гор не добраться. Впрочем, до гор — даже хорошо: можно каменных ловушек подготовить, надо бы Тихомиру сказать, пусть отрядит кого-нибудь места подыскать.
Большие Броды напоминали город меньше, чем того хотелось. Несколько изб в середине, землянки по кругу, и вырастающая стена, змеёй идущая на восток от мостов вдоль Глинищи, поворачивающая на север по Пограничной и упирающаяся почти в лес. Дальше ещё сделать не успели, но мужики стараются, заложили вдоль леса на запад и поворот на юг, к мостам. Даже проёмы воротные заложили. На готовых участках у Пограничной выросли бойницы, удобные сходни, кое-где плотники даже поставили временные навесы.
Овчина не нарадуется на волхва, говорит, с кирпицом им подмога большая. На цельнобитную стену им бы ни дров, ни турфу не хватило, да и остывать ей сколько. Небыстрое это дело, строить стену, но полторы тысячи работников знают, что после такой дерзости им совсем не жить, надо работать. Бегают, словно муравьи, таскают тачки с глиной да камнем рукотворным, каждое утро с холма видно, насколько продвинулось дело.