Перепуган народ, слухи о собираемой орде всё громче. А с перепугу ещё и не такие дела делаются.
Давно так князь не сжимал челюсти. Казалось, зубы вот-вот треснут. Хорошо, Вторак осадил, похлопал по плечу. На лёгких конях в горку поднималась Змеева сотня. Сотник как положено — в середине, прапорщик при нём, ещё кто-то, не разглядеть. Мечислав вышел, дождался, пока Двубор выскачет вперёд, поравняется, спешится. Бледное лицо бесстрастно осмотрело встречающих. Князь молчал, сколько мог, но сотник не из тех, кто оправдывается. Пришлось начать первым.
— Гром нарочно тебя прислал, чтобы меня позлить?
Двубор пожал узкими плечами, плотнее завернулся в плащ. Лишь резные рукояти мечей костяными обрубками уставились в небо.
— Ему всё равно, кто придёт тебе на помощь.
— А если мне не всё равно?
Сотник не повёл бровью, сказал ровным, как Степь, голосом:
— Отпиши ему, рассмотрит.
Сзади хохотнуло, Мечислав повёл плечом, слегка повернул голову. Вторак замолчал.
— Знай, Двубор. Ваши дела — это ваши дела. Встанете на стене, быть по сему. Но руки я тебе и при смерти не подам.
— Мы вообще руки не жмём, князь. От Отца прими слово.
— Прими-прими, — прошептало за плечом.
— Говори.
— Ваша глиняная стена ему понравилась. Не зря, говорит, боги ему велели Вторака выкупить.
— С ним ещё и боги говорят? — ухмыльнулся Мечислав.
— Они со всеми говорят, да не все слышат.
— А ты слышишь?
— Чуть-чуть.
— И что они тебе говорят?
— Всё больше — я с ними. Прошу вразумить, зачем я этих приволок.
За спиной снова хохотнуло, но теперь как-то изумлённо. Князь повернулся, вопросительно посмотрел в глаза волхва. Тот показал в середину колонны.
— Я же сразу-то и не узнал! Думал, Жмых дружка какого захватил с собой!
Вороной конь с молодой савраской вышли из строя и лениво направились к князю. Мечислав подгонять не стал, сразу видно — умаялись. На вороном сидел молодой парень: явно — таборник. Волос чёрный, курчавый. На второй лошади ехал совсем мальчишка. Кожаная повязка держала светлые, выгоревшие на солнце волосы. Оба парня одеты в холщёвые штаны, длинные рубахи с разрезами, подпоясаны обычными верёвками.
Неуловимое сходство между парнем и мальчишкой не давало князю покоя. Всё всматривался, пытался понять. Скулы, рты, носы? Что же между ними общего?
Всадники приближались, мурашки узнавания начали шевелиться по спине, но подсказок не давали. Что? Глаза? У парня — коричневые, у мальчишки — серые. Что между ними общего?
Миндаль!
Не наши глаза у мальчишки, таборные! И губы он эти видел и нос. Правда, тогда этот нос был свёрнут набок, а губы разбиты в кровь. И ещё это лицо портил синяк на пол-лица.
***
Даже себе Улька не смогла бы объяснить, как уговорила Жмыха бежать от князя-предателя. А уж Мечиславу не смогла и подавно. Едва встала на ноги, узнала от Бабы Яги об изгнании Мечислава и чуть из окна в светлице не выскочила. Всё это князя интересовало мало. Как, чем уговорила таборника угнать лошадей и ехать в Глинище? Никак и ничем. Улька кричала от ярости и рыдала от обиды. К нему, дураку, ехала! Ради него в пути замерзала, еле в Глинище отогрели. Не верит князь. Как ему объяснить, что таборника взяли в терем робёнком? Что в прежней жизни он был хоть и неправильным да боярином. А сейчас, кто? Прислуга? Даже не скоморох княжий. Украл лошадей из княжьей конюшни, да её из терема. И вообще, чего князь о ней так печётся, словно влюбился?! Сам, небось, не на сухом хлебе тут сидел? Сам, небось, и Милку во снах видал? Или не во снах, а когда обнимал местных красавиц. Сладка Брусничка? Все говорят, глава города её самому князю готовит.
Мечислав замолчал, уставился на девушку телячьим взглядом, развернулся на каблуках и так стремительно выскочил из комнаты, что Улада сразу поняла — попала в точку. Всё дело в Брусничке.
Стой, Улька, не спеши. Брусничка не виновата, то — простой обычай. Так испокон веку князей к земле вязали. Будь ей старшей сестрой, не ругай. Если, конечно, всё так повернётся, как ты думаешь. Оно ведь как бывает — насочиняешь себе сказок дурацких, а всё не так получится. Не спеши, Улька, не спеши.
Так в слезах за пяльцами и заснула. Да только сон не шёл. Не правильно это, несправедливо он с ней.
Блиц
Улька отложила ложку, поставила локоть на стол, подпёрла ладошкой подбородок и вздохнула. Точь-в-точь как отец.
— Ладно, взрослые, а деток-то за что?
И получила подзатыльник. Лёгкий, да только рука у отца тяжела, немного не рассчитал. От такого обращения девочка так удивилась, что даже не обиделась: папка никогда с ней такого не делал.
— Цыть. Лишнего не говори, глупая. Если кто услышит…
— Что?
— Мало ли что…
— А чего я сказала, пап?
— А лучше совсем молчи. Дольше проживёшь. Что сделано, того не вернёшь. Дальше жить надо. Четвертак — не Миродар. Злопамятный, Змей бы его побрал.
— Пап, — Улька придвинулась к отцу и зашептала так зловеще, что он невольно улыбнулся в смоляную бороду. — А что значит «злопамятный»?
***
— Совсем же мала она, Бесник. — Мамка-ключница посмотрела на Ульку. Та делала вид, будто не слышит и вообще занята своими куклами. Даже напевать стала. — Куда я её возьму? На какую работу?
— Мамка, возьми, прошу. На хлеб и воду возьми. Дурь из головы вышибить, хоть чем займи, лишь бы думать ей некогда.
— Да о чём ей думать? — рассмеялась ключница.
Краем глаза Улька увидела, как Бесник развёл руки, почесал бороду, виновато оглянулся на неё, пришлось петь громче. — Замечталась от безделья, с княжичем втихаря разговаривает. Чего он ей в голову засел, ума не приложу. Не на кузню же мне её брать? Сына я бы на кузне умотал, а с дочерью как быть? Возьми. По старой дружбе, а?
Мамка пожевала губами, покачала головой:
— Да, от безделья отучать надо. Вот что: возьму её к девкам-швеям, пусть бисер перебирает, а там — видно будет. Но только смотри, если чего испортит — девки её по макушке напёрстком, это у них быстро.
— Да и хорошо! Дурь выбьют! Со мной же — пропадёт, разбалую.
Доннер
Овчина поселился в Бродах с тех пор, как начали обжигать кирпиц. Кругом нужен был его взгляд, совет, рука. Лишь однажды пришлось приехать в Глинище по делам — захватить кое-какие инструменты. Тогда и прибыла в город княжья невеста. Огорчился не сильно, поселил у себя до времени.
Глава нарадоваться не мог на Уладу: домовитая, справная, научила Брусничку бисером вышивать. Странно, конечно, что она в Глинище не с охраной прискакала, а всего с одним спутником. Да только кряжицких кто поймёт. Сумасшедший народ. От того его прадед небось и сбежал.
— Когда она приехала? — Хмуро спросил Мечислав.
— Три недели как.
— Почему не сказал?
— Отвлекать не хотел. Ты помнишь, сколько мы за это время тут натворили?
По взгляду Мечислава глава понял — помнит. И как княжьи воины ямы копали, и как турф с болота таскали, и как потом кирпиц лепили, спеша застроить первую линию. И Мечислав тогда работы не чурался, подзатыльники за нерасторопность терпел. Пытались отговорить, — не княжье, мол, дело — в грязи копаться. Твоё дело — оборона. Дурень смотрел, как баран на новые ворота, всё повторял — это и есть оборона.
И как засечников потом учил такие завалы устраивать, что не каждый бирюлечник разберёт. Тут уж сам по шеям раздавал, не взирая ни на возраст, ни на заслуги. Приговаривал, какие, к Змею заслуги, если степняки вот-вот возьмут голыми руками.
— И, потом, мы хотели вашей свадьбой завершить. Как по обычаю положено.
Как по обычаю положено. Прежде Мечислав бы обрадовался такой вести: приняли за своего, вписали в обычай. Но что-то не клеилось в голове от такой радости.
— Постой-постой. В обычай? В обычай принятия князя?