Стемнело, но полная луна осветила поле битвы: всё видно, как на ладони. Кровь засыпали снегом, разожгли костры для обогрева подмоги, пока не пристроили всех по землянкам. Запахло варёной кониной, видно, той, что ещё недавно шла в атаку. Правильно, чего добру пропадать. Сейчас, небось её на зиму заготавливают, шкуры снимают, разделывают. Глядишь, по обычаю пельменей накрутят. Как ещё столько мяса до весны сохранить? А в пельменях — запросто. Как у нас в Кряжиче, на осеннем забое, помнишь, брат?
Всем городом лепили и в бочки на холодный склад откатывали. Подходи, кто хочешь к писцу, черпай, да вари. Для бедных еда. А помнишь, лентяю одному принесли так он «вот ещё: вари да хлопочи! А ему тогда просто сухарей принесли, а он — вот ещё: мочи да хлопочи!» Мы смеялись тогда над ним, так Хлопотой и прозвали. А нам пельмени нравились. Да с варевом, да со сметаной, помнишь? Возьмёшь горсть, отнесёшь на кухню, а Баба Яга ругается, нищих объедаем. Только у нас тройные пельмени — со свинины делали, с говядины и барашка. А народу теперь в Бродах много, всех кормить надо. Так что всё они правильно, брат, делают. Нельзя добру пропадать. Если добру пропадать, видишь, какая беда может случиться. К беде, брат, тоже готовиться надо. Если готов к беде, так она, быть может, и не придёт совсем, помнишь, нам мама так говорила? А мы — живём, словно вечные, словно обижаться нам до скончания веков. А тут видишь, как оно.
***
Люди ходили по своим делам, и никто не посмел приблизиться к брату, прощающемуся с братом.
***
Нет среди покойников врагов. Всех хоронили вместе. Разве, двуборовы воины собрали своих погибших, в общий костёр складывать отказались. Змеев сотник отговорился, дескать, своих мертвецов они отправляют к Отцу. Таков обычай. Мечислав, потерянный, решений не принимал, перечить обычаям не стал, тем более — сотня потеряла всего шестерых. Всё-таки, главный удар приняли на себя Броды.
Долго думали, как жечь женщин. Вторак напомнил, что часть из них — жёны, всё — по обычаю.
— А девки незамужние? — спросил Тихомир.
— А как ты хочешь? Можно, как младенцев, к отцам. Но, вообще-то, есть между Озёрском и Меттлерштадтом маленькое племя баб-воительниц. Их хоронят со всеми почестями.
— С вилами? — пытался ухмыльнуться воевода и осёкся. В этой драке и с вил степняков снимали.
— Что ты пристал… с чем погибли, с тем и хоронят. К тому же, не настолько мы богаты, чтобы с оружием хоронить, не те времена.
— «Мы», значит. — Тихомир посмотрел на раджинца, покачал головой. — Всё-таки «мы». Добро. Уже не мужики эту землю берегут. Отныне все люди в ней — защитники.
Так и выкрикнул перед тем, как поднести факел к погребальному срубу.
Шкуры лошадей сожгли в общем огне крады. Духам и шкур хватит.
Впервые на местных землях хоронили женщин-воинов. И замужних и девок. И трёх маленьких девочек, затоптанных почти до неузнавания — подсекали ухватами ноги степных лошадей.
Ёрш оказался тяжело раненным — отсекло левую руку. Оказывается, при новом князе он стал воеводой. Теперь, по кряжицкому уложению, Ёрш — боевой князь. Придя в себя, поняв, что с ним произошло, всё орал песню Густава Меттлерштадского об одноногом райтаре, свистел соловьём, потом ругался так, что ни один степняк, услышь его, не остался бы раскосым. Потом — хохотал в истерике. Благодарил богов, что не отняли правую.
Вторак не выдержал, опоил калеку, обещав уложить в сон дня на три.
Слёз на краде не было — кончились к утру после боя. Мечислав взял братову серьгу, привязал на верёвочку рядом со своей, поцеловал и поклялся за всё расплатиться с тем, кто всё это задумал.
Тихо так поклялся.
Чтобы боги не слышали.
После тризны Тихомир куда-то пропал. Мечислав, сам не в себе от потери, искал с кем надраться крепкой медовухи, но воеводы как след простыл. Улька, видя состояние мужа, намекнула, где он ещё не искал, тот пожал плечами и посмотрел на Змееву Башню. Вторак, было, пошёл следом, но под тяжёлым взглядом остановился, сослался на большое количество раненых.
Сжечь частокол степняки на этот раз даже не пытались. Как говорил Тихомир, взялись за простую цель — равнинные Броды. Попробовали один раз взять Башню нахрапом, да отозвали воинов, увидев караванную охрану в бою.
Змеева Башня словно ждала. Полукруглая дверь не заперта, изнутри тёплое дуновение. Заходи, князь, самое время поговорить. Опёршись о косяк кувшином, чуть не расколотив его о железную петлю для замка, Мечислав прошёл внутрь.
Чем только не пахнет в Змеевой Башне. Какие только товары не везут торговцы со всего света. Правда, сейчас главным был запах хвои — башня только отстроена, смола ещё не вытопилась.
— Мало бил, понятно? — раздался в глубине голос Тихомира. — Жалел щенков.
Долгое молчание сменилось шарканьем, грохотом глиняного кувшина о стол, шуршанием обёртки, бульканьем.
— Будь я чуть строже, ни за что они друг на дружку не кинулись бы.
— Откуда тебе знать, Тихомир? — ответил ровный голос Змеева сотника. — Тверда жаль, но ведь он сам на чужие мечи пошёл, верно? Не смерти ли он искал?
Воевода грубо перебил:
— После предательства?! Да после предательства я бы сам не то, что на мечи, я бы Змею в пасть пошёл!!! Мало я их драл, понимаешь? Спроси Мечислава!
Змеев сотник ответил сухим смешком:
— А ты сам его спроси. Проходи, Мечислав. Не стой в тени.
Князь вышел на свет, оглядел комнату, двинулся к заставленному кувшинами столу. Тихомир наливал новую кружку. Терпкий запах выдал озёрское красное. Двубор сидел по другую сторону стола — лицом к входу. Правая рука подпирала висок, левая перебирала медные монеты.
— Нюх у тебя, что ли собачий?
— Сопишь, словно выпь. Да и перегар знатный.
Мечислав нахмурился, но жест сотника к мечу за спиной, удержал от драки.
— Не кипятись, князь. Помни — я только учусь понимать ваше племя. Если чем обидел — извини.
— Знай меру шуткам, — сказал после паузы Тихомир. — Не все ко времени. Проходи, Меч. Давай погрустим.
Тихомир ничем не отличался от трезвого. Разве, движения чуть медленнее, да глаза блестят. Голос всё такой же ровный, даже не смотря на количество пустых сосудов. Мечислав поставил свой кувшин на стол, уселся к собеседникам треугольником, обратил внимание, что получилось, как бы во главе стола, хмыкнул. Взял пустую кружку, не спеша налил вина из открытого кувшина, отхлебнул.
— Скажи, сотник. Это ты стоял на стене, когда меня гнали из Кряжича?
— Стоял. Мне казалось, ты разглядел.
— А твой… этот… Отец, да?.. сказал, что это он меня с братом рассорил. Так?
— Нет, не так. Не ссорить он тебя собирался, а отправить сюда — на границу. Согласись ты сразу — всё могло быть иначе. Помнишь пир? Я же тебе ещё тогда предложил.
— Предложил, помню. Времени у вас не было, тоже помню. Теперь вижу — спешили вы.
— Спешили, князь. И теперь могу сказать — не зря спешили. Брата твоего жаль, но не быть мне сотником, если кто желал его смерти. А то, что произошло вчера — твоя драка. И твоя победа.
— Нет, сотник, не моя. Брата моего.
Тихомир, переглядывающий за собеседниками, хлопнул ладонью по столу, притопнул для убедительности, прокашлялся, выигрывая время и добиваясь полной тишины. Ещё и помолчал, собираясь с мыслями.
— Значит так, Мечислав. Твоя это победа. Ругался я с тобой о недоделанном проломе, а ведь он нас спас. Не пришло бы мне в голову на реке лёд поджечь, а в проломе — льда налить. Не моя это наука, не мой росчерк. Твой.
— Не говори ерунды, воевода. Вся победа — Втораку с его кирпицами. Да твердовцам с решающим ударом.
— Да. Кирпици помогли. И если бы твердовцы не пришли — быть нам битыми, но ты оборону из самой природы собрал, понимаешь? За одну ночь!