Смяли, и, не обращая внимания на раненых, подскочили к первому ряду хинайских воинов.
Свет не слышал таких грязных ругательств в адрес хинайскому гордецу.
Почему, почему пехота вышла на бой без поддержки меттлерштадских арбалетчиков? Мечислав стоял на высоком берегу и смотрел, как под лезвиями змеёнышей тают хинайские войска. Раджинцы отреагировали первыми — начали заходить с боков, пытаясь отрезать врага от спасительного ущелья. Две тени — чёрная и белая — рухнули с неба навстречу друг другу, прошлись огнём по втораковой родне, набрали высоту и, не опасаясь мечиславовых лучников, зашли на второй круг. Запомнил Гром урок с горючей водой.
Остатки хинайцев с раджинцами рассеялись по долине, убегали от перешедших в наступление змеёнышей.
— Вперёд! — заорал князь таким диким голосом, что, казалось, даже Змей его услышал. — Мечники, копейщики — в короб! Арбалетчики — внутрь!
Поздно.
С неба послышался переливчатый свист, змеёныши остановились, развернулись, начали возвращаться. Не стали выходить в поле против собранной Мечиславом орды, скучковались у подножия горы, где начинается узкая тропа — подъём к кратеру. Атакуй хоть неделю — только людей положишь. Всё, что задумал Мечислав — прямой удар, фланговый, засадный — полетело прахом. Мимолётно подумалось: действительно — орда. У каждой тысячи свои приёмы, своя школа. Не зря Змей опасался, разве только богов как-то неправильно понял. Не степняки пошли против землепашцев, все земли против самого Грома. Жаль только, не смогли сговориться о порядке действий. Толпа, она и есть — толпа.
Первый день битвы оставил на снегу не меньше полутора тысяч гордых хинайцев. И сотни две змеёнышей.
***
Наутро в стан прибыло пополнение из Хиная. Все — молодые, горячие. Да только ни у кого не было приказа подчиняться Мечиславу. Откуда взяться приказу, если в свитке написано о командире Тяо Ао, а сам он обгорелым трупом лежит на поле?
Благо, хоть Гром не стал нападать: видел защищённые тяжёлыми арбалетчиками коробки копейщиков.
Не рискнул.
Хинайское пополнение смешалось в нерешительности: всех военачальников — пять сотников, а как среди них выделить старшего?
Великий князь принял сотников, лично поговорил с каждым, позвал для убедительности начальников других княжеств. Все — даже Четвертак — убеждали включиться в большое войско Мечислава, действовать единым целым. Сотники не возражали, даже соглашались: да, надо вместе. Но Император велел, как же можно ослушаться?
И тут появился Дядюшка Хэй! Откуда Мечиславу было знать, что простой торговец пользуется среди хинайских сотников таким уважением?
— Тяо Ао — гордец, — сказал Дядюшка Хэй, подняв указательный палец. — Никогда гордыня не помогала, а сейчас навредила. Княз Ме Чи Слав мог отрезать лун от горы и прикрыть нам нападение с воздуха, но Тяо Ао не разрешил. Император потерял много умелых воинов. Если княз Ме Чи Слав говорит, будто знает, что теперь делать, мы его выслушаем…
Сотники, было — возроптали, но, услышав волшебное «выслушаем» вместо грубого «подчинимся»… подчинились! Лишь один упрямо взглянул исподлобья:
— Но, как? Как мы будем действовать, если среди нас — одни сотники? Где единоначалие?
— Здесь! — Дядюшка Хэй лукаво улыбнулся, ткнул себя большим пальцем в грудь и сложил на ней руки. Самым непонятливым пришлось разъяснить:
— Здесь наше единоначалие! Вас — пятеро. У каждого — не больше сотни воинов. А у меня — четыреста семьдесят караванщиков и ещё — двести двенадцать выживших воинов Тяо Ао. Вам нужно единоначалие? Я — ваш тысячник!
Гордая бородка поднялась так высоко, что любопытный наглец едва сдержался, чтобы не отрубить наглую голову. Все знали — Дядюшка Хэй — монастырский Мастер. Регулярная армия по сравнению с ним — змеёныши по сравнению со Змеем. Сотник почтительно склонил голову перед тем, с кем Император предпочитает советоваться, вместо того, чтобы приказывать.
— Я принимаю твоё начальство, и отдаю свою голову, Дядюшка Хэй.
— Я принимаю твою голову и сотню, храбрец.
Остальные сотники по очереди подошли к Хэю, отдали свои полномочия, оставив Дядюшку отвечать за всё, что теперь с ними произойдёт. Казалось, им и самим стало легче.
Глава третья
Весь день военачальники провели в шатре, обсуждая завтрашний прорыв. Мечислав с такой уверенностью загнал всех внутрь, словно сам Змей сказал ему — нападения не будет. Впрочем, никто не сомневался: потери объединённых земель — восполнимы. Змей же теперь может только защищаться. Вряд ли решится даже на ночные вылазки: тяжёлые арбалетчики вокруг шатра надёжно отбивают охоту уничтожить воинскую верхушку одним ударом.
Победа близка, говорил Мечислав, бродя вокруг уставленного едой стола. Даже если будем ежедневно разменивать полторы тысячи на две сотни — победим. Вопрос в другом: понимает ли это Гром?
— Лун не числятся среди глупцов, уважаемый Ме Чи Слав. — Дядюшка Хэй смешно разделял имя на три удобных для его произношения слога. — Среди силачей — числятся, среди отважных и умелых воинов — в первых рядах. Но, не среди глупцов.
Мечиславу почудилась тонкая издёвка, но сейчас он решил не заострять на ней внимания. Лишь приметил, как хинайские сотники вежливо заулыбались. Надо будет обдумать это. Чуть позже.
— Не числятся. Тогда почему бы ему не улететь?
— Кто же бросает логово, детей? — встрял Рипей. — Они летать не умеют. И потом, кто сказал, что на поле боя — все, кто вылупился из яиц?
— Мудрый Ри Пей зрит в самый корень. Но Лун легко бросают змеёнышей. Рождённых и не рождённых. С оговоркой.
— Дядюшка Хэй поделится своей оговоркой? — Мечислав начал тихо закипать. — Нам всем не терпится выйти за дверь беседы и продвинуться в разговоре чуть дальше порога.
Дядюшка посмотрел на князя, во взгляде появился намёк на уважение:
— Князь Бродский — поэт! «Выйти за дверь беседы и продвинуться в разговоре чуть дальше порога…» Ц-ц-ц. Хорошо, давайте ступим на путь познания.
Хэй взялся за кувшин, неспеша налил себе вина, поднёс деревянную кружку к губам, сделал длинный глоток. Прибью, подумал Мечислав. Рисуется, маринует, квасит, набивает цену. Как ещё сказать?
— Привлекаю внимание, — хинаец словно прочитал его мысли. — То, что я скажу — очень важно. В дороге познания мы не продвинемся ни на шаг, пока не поймём главное. Лун легко бросают змеёнышей, вылупившихся из недозрелых яиц. Даже если их тысячи, всегда можно сбежать и начать всё сначала. Найти другой кратер, затаиться, пригреться и нести по яйцу в день. Лун живут по десять тысяч лет… что им человеческая жизнь? Искра в костре.
Дядюшка Хэй налил ещё вина, давая понять, что сказал достаточно. Тихомир очнулся первым, видимо, сказался опыт прожитых лет.
— Получается, у Змея кроме логова есть ещё и гнездо? И там лежат яйца зрелые?
— И их он не бросит. Если бы мог — вывез. Но мудрый Ме Чи Слав убедил Грома, что этого делать не надо. Теперь ему отступать некуда. Но это означает ещё кое-что. Тоже очень важное. И это — второй шаг на пути познания.
Сиди и думай, ночь длинная, читалось в глазах Дядюшки. Он больше слова не скажет, пока кто-нибудь не догадается.
Спешить ему некуда.
Хинайцам вообще спешить некуда: живут себе тысячелетиями, ждут, пока придёт их время спасать мир. Мечислав чуть не подпрыгнул. Дядюшка Хэй благосклонно посмотрел на князя, словно разрешил ученику ответить на уроке.
— Получается, теперь и нам спешить некуда? — начал Бродский неуверенно. Осознание нового поворота раскрывалось чудесным цветком. Мечислав продолжил, пока не потерял мысль:
— Даже если у них еды — на сто лет, даже если змеёныши перемрут с голоду. Пока птенцы не встанут на крыло, мы можем держать осаду!
Дядюшка Хэй пожал плечами, я, дескать, ни на чём не настаиваю.
— Но мы не знаем, сколько у него в гнезде яиц и когда они вылупятся, — встрял Ёрш.