Дядюшка Хэй склонил голову:
— Не знаем. Может быть — одно и проклюнется оно завтра. Тогда семья улетит через месяц. Может быть — два. Тогда Лун покинут гнездо через год с небольшим. Этого мы не знаем. — Дядюшка беспомощно развёл руки. — С другой стороны, мы вполне можем позволить себе каждый день терять полторы тысячи против двухсот. Если считаем своих воинов недозрелыми змеёнышами. Но и это — потеря времени. Если у князя есть что сказать — самое время.
***
— Мало вам? — усмехнулся Гром, глядя на выстроившихся перед ущельем и изготовившихся к бою хинайцев. — Не видели ещё настоящего Змеева гнева?
Усевшись на одной из двух вершин горы, откуда в опасный момент собирался нырнуть на прикрытие сыновей, Отец смотрел на место будущей битвы. Гора могла оказаться вдвое выше — для зоркости Грома это не важно.
Запасов еды накоплено в кратере прилично, но кто знает, сколько продержится осада? Позавчера в бой были брошены хранители и резервом — трёхлетки. Хранители легли все, трёхлеток не погибло и десятой части. Сотников Змей приберёг напоследок. Сейчас они насильно вскрывают не перешедшие четырёхлетний срок яйца. Новобранцев подковывают клинками, благо, по всем землям успел скупить с запасом, учат работать крыльями. Продержаться пару недель — подрастут, пополнят строй. Взрослыми им не стать, но и в этом можно найти свои плюсы. Верхний перегиб не подрубают — прятаться больше не от кого, а способность прыгнуть хоть на вершок выше и дальше может решить исход всей войны. Более поздние яйца Гром решил вскрывать по мере необходимости: каждый день выдержки даёт им новые силы.
Хинайцы, не разнообразили тактику: сказались долгие тренировки без боевого опыта. Передние ряды — мечники, следом — копейщики. Ряды не сомкнуты, дают возможность выйти вперёд лучникам и пращникам, с них и начнётся битва. Что ж, если так, то и нам ни к чему разнообразить свой рацион.
По сигналу Отца змеёныши встали на исходной, построились, застыли чёрными изваяниями. Между хинайских воинов начали протискиваться стрелки, на ходу перекидывая колчаны с боков на спины. На этот раз — без пращников с горючей водой. Не осталось, что ли? Впрочем, это не важно. Главное, чтобы Двубор успел дать приказ к атаке за миг до того, как стрелы взлетят в небо.
Хинайцы медлили. Настраивались. Молодцы: сами не были в позавчерашней битве, но, видимо, выжившие сумели втолковать, с кем имеют дело. Гром посмотрел на соседний пик, где в ожидании сигнала застыла Вьюга. И проморгал начало.
Хинайские лучники дёрнули плечами, скидывая накидки, и, превратились в меттлерштадских арбалетчиков! Двубор запоздал с приказом, да и успей он — мало что изменилось бы: арбалетный болт навесом не летит. Разве только сотник приказал бы наступать наскоком. Мгновенное прицеливание и сотни жал устремились к змеёнышам. Оказалось, что и это не всё: арбалеты лишь выигрывали время. Первый ряд ринулся в прорехи перезаряжаться, а второй уже вскидывал тяжёлые кряжицкие самострелы.
Второй залп.
Третий.
Четвёртый.
Ошеломлённый Гром смотрел на гибнущих детей, ринувшихся в атаку и нарвавшихся на хинайских копейщиков с мечниками. Змей слетел, свистнул отступление, готовый обрушить огонь на вражьи головы, но услышал предостерегающий свист Вьюги. Посмотрел на поле битвы и в бессильной ярости начал набирать высоту: задний ряд не стрелял в змеёнышей, направив самострелы вверх и выцеливая единственную мишень.
***
— Не бросайте его, ладно? — твердила Милана своё заклинание. Капли пота застряли в морщинах на лбу, собирались в лужицы, сёстры промокали, вытирали, но тот проступал снова.
Сидя в дальнем углу комнаты, Вторак обложился камнями и оселками. Точил свои малые ножи, прокаливал, снова точил, промывал, прокаливал. В Раджине сечение — обычное дело, особенно если отец решил сохранить наследника. Матери тогда не жить, но кто он такой, чтобы убеждать сохранить жизнь роженице, если она сама решила спасти плод? Её решение — ей и отвечать перед богами. Тогда и врач не убийца. Он, конечно, постарается вытянуть обоих, да кто его знает, как оно сложится. Надо просто хорошо сделать свою работу: лучше точить ножи, чище мыть руки, быстрее, чтобы Милана не умерла от боли, рассечь и извлечь ребёнка. Остальное, если выживет, она будет считать подарком небес. Если старческое сердце выдержит. Если мечиславовы жёны не попадают в обморок. Если сам он ничего не напутает. Вторак горестно вздохнул: сложить все «если» вместе — до богов останется полшага.
— Не бросим, — бормотала Сарана, — никогда не бросим. Вырастет красивым и сильным, прославит свою мать, будет приходить домой из походов, обнимать её, целовать и говорить ласковые слова. А она — ему улыбнётся и…
— Не надо, Сарана, не надо, — раздалось с кровати. — Мать его будет смотреть сверху и улыбаться. Пусть даже он родится самым немощным. Пусть ни в один поход не сходит, мать его не оставит, просто скажите ему это. Пусть знает, как я его люблю, ладно?
Улада всхлипнула, посмотрела на Вторака, утёрла нос, спохватилась, выбежала переодеваться. Волхв настрого запретил утираться рукавом, даже повязки надел на лица, чтобы не надышали своей заразой. За дверью послышались всплески: девки щедро поливали из ковшей отваром дуба и подорожника. Вторак посмотрел на Брусничку, покачал головой: слишком мала. Это не бойня, где всё привычно и обыденно. Киянкой по лбу и режь бычка, пока без сознания. Здесь — человека резать. Выдержит ли?
— Не бойся, волхв, — Милана поняла правильно, — Брусничка у нас — умница. Всё сделает, а потом в обморок упадёт. Правда, Брусничка?
Боги, она ещё и шутит! Впрочем, шутка достигла цели: Брусничка испуганно посмотрела на сестру, на повитуху, неуверенно улыбнулась, кивнула. Придётся её чем-то занять, лишь бы не думала. Подозвал жестом, дал щипцы.
— Разложи на столике, делай всё, что скажу и помни: увидишь в Милане человека — убьёшь, понятно? Это — не человек. Это…
Нужное слово не приходило на ум, повисла пауза.
— Это… как в поле репу выкапывать, ясно? Поле не обеднеет.
Юная женщина кивнула одними глазами.
— Делай всё в точности и быстро. И ещё. Буду ругаться — не пугайся. Выполняй. Запомни накрепко — не пугаться. Повтори.
— Не пугаться…
— И?
— Выполнять.
— Молодец.
Не пугайся. Легко сказать! Как бы самому в штаны не наложить со страху.
Всё. Дальше откладывать нельзя.
Вторак ещё раз проверил ножи, отнёс к кровати, выложил на столик, смочил тряпочку отваром, провёл по животу Миланы.
— Готова?
— Готова, волхв.
— Держись.
Дубовая палочка удилами легла в рот Миланы, Вторак на миг закрыл глаза, моля своих раджинских богов о помощи и взялся за первый, самый короткий и тонкий нож. Ах, ты ж, чуть не забыл.
— Улька, бегом сюда, неси дурман!
***
— Переговоры, — пожал плечами Ёрш, глядя на белое полотнище в стане змеёнышей.
Мечислав с напускным спокойствием покачал головой:
— Так скоро?
— Три к одному в нашу пользу, — Ёрш почесал культю и попытался передразнить смешной говор Дядюшки Хэя. — Лун не числятся среди глупцов!
— Не числятся. Жаль, Вторак занят. Не знаю, как поступить.
— Дурак, — буркнул Тихомир. Мечислав посмотрел на учителя, пытаясь разгадать новую загадку. Кто дурак? Воевода понял, что в голове князя не хватает мозгов, махнул рукой, отвернулся, сокрушённо качая головой. — Учишь, учишь — кулаки в кровь разбил, а толку?
— Дядя Тихомир, не трави душу. Видишь, сомневаюсь?
Воевода словно с цепи сорвался:
— В чём, дурак? Не помнишь, что я — завсегда на стороне слабых? Ты бы в силе и славе на переговоры пошёл?! Забыл, что худой мир лучше доброй ссоры?
— Худой мир — это как, дядя Тихомир? Когда он — говорит, а я — делаю? Таков он — худой мир?
— А тебя брат у кряжицких стен сразу стрелами закидал, или дал слово сказать? Напомнить, что даже Четвертак не зарезал вас, щенков в тереме, а всего лишь выгнал?