— Прости, друг мой, я не силён в вашем, птичьем. Не могла бы мне наша гостья ответить по-кряжицки?
Гостья повернулась к людям лицом, улыбнулась и все замерли, боясь напугать, развеять своим пропитаным брагой и чесноком дыханием миг совершенства.
Совершенство рассмеялось тонким голоском и пропело:
— Надежда.
Глава вторая
«Дети мои. Я не буду писать вам о стране, в которой умираю: едва ли вы сможете её покинуть. Едва ли вам выпадет удача с первого раза найти ту землю, в которой я прожил всю жизнь. Потому, запомните:
День жизни в обличии человека равен году жизни в обличии Змея. Берегите время.
Змей, не совершающий чудес, богам не интересен. Берегите внимание богов.
Богам нужна не жертва, но готовность её принести. Берегите свою готовность.
Жертвовать можно только собой. Берегите себя для жертвы богам.
Нет прощения убившему Змея. Берегите Змея.
Кара настигнет всегда. Берегите себя.
Плата вернётся сторицей. Не скупитесь.
У каждого племени перед богами есть долг. Нельзя ломать народы.
Боги молчат, если всё решено. Бойтесь молчания богов.
Теперь я расскажу вам о стране, которую потерял. Люди и Змеи жили в ней в согласии и мире. Люди улучшали мир, Змеи поддерживали связь с богами. Нас, Змеев, было немного, как не много бывает зелени в похлёбке, корицы в прянике. Мы успевали везде: летать в небесах, творить чудеса, помогать людям двигать горы.
Потом мы совершили ошибку: решили, что можем прожить без людей, сами. Началась война, нас почти истребили и по малодушию своему и глупости, боясь исправить, я покинул ту землю, спрятался в этой пещере. Много лет прошло с тех пор, и теперь я забыл, как выглядела та страна. Теперь я не могу даже сказать, где она была и была ли вообще. Мы прячемся от людей, охотимся каждый сам по себе, встречаемся лишь для того, чтобы продлить род. Сидя в этой пещере, пишу вам главное: не ломайте народы. Посвятите свою жизнь поискам той земли. Найдите её. Я пишу всем, кто сможет это прочесть, но первым это прочитает Гром. Читай внимательно, сын. Запоминай! Найди землю, где люди и Змеи живут бок о бок, не зная распри и обид. Исправь мою ошибку. Искупи мой долг перед людьми и Змеями. И помни: мы все полны отчаяния. И только наша цель исцеляет нас. Отец ваш, Змей Подгор. Прошлого имени я недостоин».
Мечислав ещё раз слушал Завет Подгора — теперь из уст Надежды, читающей на кряжицком наречии, и никак не мог взять в толк: это в каком же нужно быть отчаянии, чтобы навсегда забыть дорогу домой. Невозможность вернуться — настоящий ужас для человека. Даже после изгнания Мечислав знал, куда возвращаться. Как — не знал, потому и пришёл на поклон к Грому, но куда — этим вопросом князь не задавался никогда. Другое дело, жизнь изменилась настолько, что и возвращаться стало незачем, но, чтобы совсем забыть дорогу… каково оно?
И как должен был чувствовать себя Гром, получив от отца такой Завет? Иди туда, не знаю куда? Найди счастливую землю, где тебя научат жить в мире с людьми? Да ещё с их змеиным упрямством, порой именуемым благородной целеустремлённостью… понятно теперь, почему убив Крылака, Гром просто развернулся и ушёл, не опасаясь удара в спину.
Выгорел.
Дотла.
— Что теперь? — Князь подошёл к змеёнышу, положил руку на плечо.
Надежда стоял неподвижно, мелко дрожа, и вспомнилась Мечиславу вдруг рука матери, царапающая ухо шитой парчой. Все мы сироты, к чему лишние вопросы…
— Ёрш!
Тысячник, словно почувствовал, перестал ругаться с озёрским военачальником, подошёл деловитый, собранный. Посмотрел на сурового Надежду, запахнувшегося в крылья, порылся в мошне, достал серебряную бляху, протянул.
— Громова заколка, в снегу подобрал.
Надежда принял подарок, посмотрел в глаза Ерша. Казалось, змеёныш не может понять перемен настроения весельчака. Впрочем, девяносто лет в яйце и всего один день в миру. Опыт, будь он неладен. Тут и тридцать лет проживёшь, а всё равно помрёшь дураком.
Тихомир сложил руки на груди, выпятил нижнюю губу, хоть под репу распахивай, густые брови сошлись грозовыми тучами. Сопел громко, словно учил птичий язык.
— Я знаю, что дальше. Сначала — гонцов в порты. Работы с кораблями прекратились, надо восстанавливать.
— К примеру, — согласился Мечислав. — Что потом?
— Перерыть тут всё к Змею. Не может быть, чтобы Гром не оставил записки. Надо искать, куда он хотел отправлять корабли.
— К примеру, — повторил Бродский. — А не найдём?
— Надо искать самого Грома.
На этот раз из-за плеча Ерша-воеводы выглянул Ёрш-балагур:
— К примеру. Тихомир знает, где искать, или нам спросить богов?
— К примеру, — глянув на пересмешника, хмыкнул Тихомир. — Я знаю, где его искать в первую очередь. Впрочем, до других земель Грому не долететь, вы и сами можете догадаться.
— Не томи душу, воевода.
— «День в обличии человека — год в обличии драгуна». — Меттлерштадский обер скосил глаза на Тихомира. — Гром решил завершить земной путь?
— Ускорить. Захоти он жить — перекинулся и улетел. Всего делов.
— Змей не бросит гнездо, — вмешался Двубор.
Тихомир показал на Надежду.
— Он почувствовал её рождение.
— Я не один, нахмурился новорождённый. — Там ещё пять яиц.
— Тем более. Змей не бросит семью. Человек — запросто. Уходить в человеческом обличии проще.
Ёрш не сдавался:
— Лучше скажи, где его искать.
Тихомир сел на корточки, посмотрел в глаза Надежды, потрепал за щёки, оглянулся на вход. Мечислав силился понять игру учителя и — не мог. Прежде тот был прямым словно натянутая нить. Впрочем, ослабь нить — провиснет. Вход загородил дружинник, словно драгоценность прижимающий к груди крынку. Тихомир взбодрился:
— Вот и молоко. Пей дитя. Не жалей, сейчас ещё принесут.
Мечислав начал выходить из себя:
— Мне долго ждать, уважаемый?
— А ты ещё не понял? Есть только одно место, куда может направиться Гром.
***
Боги снова заговорили. Прячась в лесах, избегая дорог, обходя селения, Гром слышал их голоса и удивлялся. Раньше они говорили много и разное, а теперь — одно и то же. Нельзя ломать народы. Нельзя. Никогда. Менять — можно, ломать — запрет. Каждый шаг по снежному насту хрустом отражался в голове: нельзя, нельзя, нельзя.
— Я не ломал!
Путать следы Гром научился в раннем детстве: охотясь на зайцев ещё не так напрыгаешься. Убежать от человека — что может быть проще? Особенно, если вспархивать крыльями шагов на сто в сторону. Не со всякой собакой сыщешь. А северные болота гостеприимны даже зимой. Чего-чего, а еды тут всегда хватает. Да и кричать, ругаться с богами никто не запретит. Не потревожит. Если зайти поглубже.
— Я не ломал!!
Как же так: вырастил оружие, да только оно повернулось остриём. Мечислав, Мечислав, Мечислав, хлюпало болото. Нельзя, нельзя, нельзя, отвечал хрусткий снег.
Хватит. Надо отдохнуть.
Первую ночь Гром ещё чувствовал стыд: последние сто лет оборачивался человеком только для того, чтобы сделать что-то полезное. И вот: впервые потратил год жизни впустую, ничего не совершив. Отнял у Вьюги часть своей жизни. Ах, ты ж, кольнуло стыдливое. Теперь и от Вьюги ушёл, бросил семью, возвращаться некуда. Да и незачем. Столько лет ждали Надежду, учили, строили планы и, вдруг.
Потом стыд начал уходить: человеческое обличие брало своё. Но в змеевом размышлять трудно, почти невозможно.
Крылак — не змеёныш, вот о чём забыл Гром. Крылак — недозмей. Змеёныш не успел бы прыгнуть так быстро и подставить себя под удар. Змеёныш бы вообще не прыгнул: для него слово Грома выше любого закона.
Истина.
Что с ними, потерявшими его, громью волю, сейчас делают люди? Кромсают на куски, бьют недозрелые яйца в долине? Пробиваются к Вьюге? Сколько их погибнет под огнём Змеихи? Какая разница… Гром видел, как на поле боя идут хинайцы, а этих вообще, как муравьёв.
А ведь именно хинайцы уничтожали последние выводки змеёнышей. Ещё тогда — почти три тысячи лет назад. Мать говорила — по описанию — хинайцы. Про переселение она не говорила, но он понимал: не хочет, слишком тяжела рана. Каково было не родившемуся ещё Змею не проникнуться к людям ненавистью? Завет отца гласит: драгуны решили обойтись без людей. Значит, и люди не во всём виноваты, есть вина и на Змеях…