Дракон раздраженно швырнул мокрый сапог на берег, и его левая голова Гельс - снова произнесла по-украински:
- Ты його хресты, ты його святы, а воно в болото лизе!
Голова Энн укоризненно заметила:
- Разве можно такую отраву в воду бросать? Рыба вон вся наутек кинулась, в озере чистого глотка воды не осталось! Люди вы, в конце концов, или не люди?!
Жабодыщенко, Перукарников и Сидорчук ответили дружным хором:
- Люди!
Салонюк же знал, что перед такими монстрами нужно расшаркиваться и вести себя совершенно иначе:
- Звыняйте, ваше высокоблагородие, - вкрадчиво сказал он, - бильше такого не повторыться!
Голова Дрих грозно всмотрелась в командира партизанского отряда:
- А, это ты, Салонюк? А тебя, товарищ Салонюк, надо на партийном собрании как следует проработать за головотяпство и недостойное коммуниста халатное отношение к важному делу организации партизанского движения. Распустил отряд хуже борделя, понимаешь!
- В борделе как раз был порядок, - вставила голова Гельс.
- Тем более.
Голова Энн внесла свое предложение:
- Может, его партбилета лишить?
- Штраф взять за хулиганские выходки, - подбросил идею Дрих.
Гельс охотно поддержал коллегу и родственника:
- И в штрафную роту отправить.
Салонюк и глазам, и ушам своим уже не верил. И от изумления просто утратил дар речи. Великий немой - это очень верно подмечено, как раз про товарища Тараса.
Перукарников выступил вперед со своим верным автоматом:
- Не позволю с товарищем Салонюком так обращаться, он не виноват, он спал... то есть отдыхал после тяжелого ратного труда. А в том, что маметовский сапог в озеро попал, виноват я!
Сидорчук перебил друга:
- Ваня, та не ходы вокруг да около, кажи ему, як е. Кажи, що цей чобит я у воду кинув... Та хто вин такий, що тут указуе?!
Голова Дрих недовольно зашипела:
- Чья бы корова мычала, а твоя, Сидорчук, молчала. Кто каждый год с кумом на ставке рыбу динамитом глушил?
Энн недовольно добавил:
- У меня до сих пор правое ухо ничего не слышит!
Гельс кровожадно улыбнулся:
- Я тебя еще два года назад мог сожрать, когда ты через речку по ночам к соседской жене плавал! От удивления ожил Салонюк:
- Жинка Тимофея - твоя полюбовныця?
Сидорчук стал красным, как вареный рак:
- Та ни, бреше усе вин.
Салонюк взялся за голову:
- Який страх, а я завжды думав, що ты до Маруси залыцяешься.
Сидорчук был уже не красным, а багровым:
- Та кому вона нужна, твоя Маруся, вона ничого не умие, даже корову доить. За ней усе маты робыть!
Разбушевался и Салонюк:
- Маруся - гарна дивчина, чого ты так разлютывся?
Сидорчук жестко блюл свои интересы, забыв и о гидре, и о войне, и о немцах. Вопрос был поставлен животрепещущий:
- Гарна-то гарна, та на що вона мени здалась?
Гельс-Дрих-Энн понял, что о женщинах мужчины в лесу могут беседовать практически вечно. Три головы в унисон грянули:
- Эй, там на берегу, оставьте Марусю в покое!
Маметов тем временем храбро ухватил из-под носа у дракона свои сапоги и отбежал в сторону, торопливо натягивая их на бегу.
- Однако моя сапоги одевать. Красивый зверя, командир. Можна его домой, до мама брать?
- О-ее, - только и вымолвил Салонюк.
- Дома тепло, дыня, чай, - принялся перечислять Маметов все соблазны.
Гельс-Дрих-Энн от такой наглости сначала несколько оторопел, а затем грозно зарычал:
- А ты, урюк-башка, еще раз в сапогах в воде окажешься, к маме в Ташкент не попадешь.
Маметов обиделся на неблагодарного зверя, которого уже собирался угощать дынями и чаем, и храбро заявил:
- Моя так не сдаваться, моя биться будет!
- Ой-ой-ой, как страшно! - не выдержав, захохотал дракон. Затем головы Гельс и Дрих, переглянувшись, дружно изрекли: - Сейчас ты умрешь, но до того Маметов та сорок его бегемотив споють свою останню писню!
- Сорок не сорок, - встрял неугомонный Перукарников, - а нашего узбека мы в обиду не дадим!
Набычился и Сидорчук:
- Який не е, даже в ядовитых чоботах, все одно вин наш!
Салонюк выдвинулся на шаг вперед:
- А ось хто ты такий, це треба ще выяснить!
Чего-чего, а такого поворота мудрый дракон никак не ожидал. Он привык к тому, что является персоной номер один не только во всех волшебных сказках и легендах, но и в многочисленных исторических опусах. Не узнать его в лицо могли только законченные невежды.
Голова Дрих широко распахнула глаза:
- То есть как кто такой?!
- Зверя. Из зоопарка бежать, однако, - убежденно сказал Маметов. И поделился доверчиво: - Моя зоопарк сильно любить.
- Тебя в любом зоопарке примут как родного, - не удержался Гельс.
Жабодыщенко высунулся из-за спины Салонюка:
- Мабуть, ты фашиський прихвостень? - Тут он заглянул в глаза командиру, ища поддержки и одобрения. - Так я кажу, товарищ Салонюк?
Перукарникову пришлась по вкусу идея выяснить, кто таков незваный гость:
- По-нашему здорово чешешь, о нас кое-что знаешь, а на вид - одному черту известно, кто ты есть! Может, ты вообще вражеский шпион, переодетый в костюм... - Тут он запнулся, потому что не мог себе представить, что это за наряд на вражеском шпионе и на кой ляд он его напялил.
На помощь ему пришел Маметов, которому все как раз стало ясно:
-- Чудо-Юдо, однако!
Гельс-Дрих-Энн оскорбился:
- Я не Чудо-Юдо, я Гельс-Дрих-Энн! И никакой я не вражеский шпион, а простой волшебник. Говорю на трех тысячах восьмистах пятнадцати языках и могу путешествовать по мирам и временам, поэтому меня каждая собака и каждый жильцутрик знает. Вот, к примеру, вы слышали сказку про Мурципайчик, где беспощадный злодей погибает от руки невинной принцессы?
Партизаны тревожно переглянулись и покачали головами. Физиономии у них были явно озадаченные.
Дракон заволновался:
- Ну как же? А историю про то, как добрый Язьдрембоп задушил своего дядю хвостом внучатой племянницы?
Все снова переглянулись, изобразив крайнюю степень непонимания.
- Ну тогда, может, вы помните изображение Фомы Вездесущего с вилами в правой руке и медным тазом - в левой?
Первым не выдержал все тот же Перукарников:
- Помню я Фому, не помню я Фому - а ты здесь при чем?
Гидра возликовала:
- Ну так он же на мне верхом сидит и бьет меня этим самым тазом по головам. В тысяча триста сорок втором году все разменные деньги выпустили с этим изображением, и они были в ходу вплоть до тысяча восемьсот семьдесят первого, а потом их изъял понтифик Сельжайский и заменил на привычные всем нам платиновые карточки какого-то там Утрастяпского банка.
Салонюк внимательно оглядел своих бойцов:
- Шо вин каже? Чи то я погано слухаю, чи то погано розумию?
Перукарников вспомнил, что лучшая защита - это нападение, и строго вопросил у гидры:
- Ты вот лучше расскажи, откуда ты взялся и почему у тебя три головы?
Гельс-Дрих-Энн охотно пустился в объяснения:
- Я не взялся, тут я тоже живу. А три головы у меня с самого рождения; почему именно три, а не другое число, наверняка не скажу. - Тут он стал что-то припоминать. - Вы про такую речку - Припять - слышали?
Подозрительный Перукарников прикинул, отвечать ли шпиону, но после недолгих колебаний все-таки признал:
- Положим, слышали, и что?
Дракон таинственным голосом:
- А то, что именно с теми местами связано происхождение моих трех голов.
- Это как такое может быть связано с обычной речкой?
Салонюк придержал Ивана за рукав:
- Погодь, хай розкаже.
Гельс-Дрих-Энн продолжил:
- Связано, конечно, не с самой речкой, а с теми местами, где обитали мои предки, - с болотами в районе Припяти. Там родилась моя прабабка, и у нее была одна голова, как у всех нормальных драконов, пока на землю не упала звезда Полынь.
Сидорчук заинтересовался:
- Яка зирка Полынь, що це за байка?
- Это не байка, - нравоучительным тоном произнес дракон, - это легенда, которую у нас в роду передают из поколения в поколение. Так как после того памятного события все мои родственники стали рождаться уже с тремя головами. С тех пор прошло очень много времени и многое изменилось, а я, так сказать, последний трехголовый из моего рода.