Самым хмурым и усталым изо всей компании был Жабодыщенко, который сделал львиную долю всей работы.
Берясь за шест, он обратился к Салонюку:
- За цю работу вы мене повинны отпуск дать.
Тарас насторожился:
- Яку? Куды це ты лыжи навострил?
Жабодыщенко почухал в затылке:
- Вид работы у коллективе. Отдохну денька два-тры, а заместо мене нехай хлопци пороблять.
Партизанский командир не на шутку рассердился:
- Хто вместо тебя буде робыты? У мене кожна людина на вес золота, писля вийны гуляй скильки хочешь, а тепер - зуськи!
Жабодыщенко, тяжело вздыхая, заметил:
- Писля вийны все отдыхать будуть, так нечестно.
Перукарников внес ноту оживления в их скорбную беседу:
- Товарищ командир, а что делать тем, кто не доживет до конца войны?
Жабодыщенко всполошился:
- Чур мене, чур мене.
Салонюк подумал, что после войны надо будет подобрать себе какую-нибудь профессию полегче. Где-нибудь за Полярным кругом или в пустыне. Только чтобы там, не дай бог, не встретить Перукарникова с его дурацким юмором. Потому что силы у партизанского лидера тоже не бесконечные. Однажды и он может не выдержать нечеловеческого напряжения.
- Перукарников! - взмолился он.- Ну що за дурный вопрос? Чи ты не знаешь, що на тому свити ничего не роблять. Там такый вечный отпуск.
Внезапно его осенила гениальная мысль. Он отобрал у Жабодыщенко шест и вручил его Ивану.
- До речи, ось тоби, Ваня, естафетна палычка вид Миколы. Держи. Будешь грести.
Маметов, бегом направляясь к плоту, заголосил:
- Командира, моя тут сидеть?!
Великий стратег снова ожил в Салонюке. Более того, в нем проснулся и дремавший до поры до времени тактик. Гений всегда предупреждает неприятности, а не борется с ними.
- Маметов, стий! - скомандовал он грозно. - Кру-гом! Чоботы знять! В торбу схо-вать! Перукарников, цей процесс проконтролю-вать!
Маметов жалобно застонал:
- Товарища командира...
Но непреклонный Салонюк в зародыше пресек всякие намеки на неповиновение:
- Нияких спорив, Маметов. На цему трямзипуфе я капитан, и мени не потрибни посеред реки нияки инциденты - типа всплытие ризных разлютованных тварин местной фауны!
Маметов нехотя уселся на берегу и принялся , стягивать сапог:
- Маметов замерзать, потом болеть, однако, кто лечить? - укоризненно заметил он.
Салонюк оставался холодным и гордым, как Снежная королева, которая была так далека от простых человеческих проблем и горестей:
- Не подобаються мои требования, Маметов, беги по берегу слидом за плотом.
Перукарников честно выполнял приказ командира, надзирая за тем, как его товарищ избавляется от обуви.
- Давай, давай, Маметов, шевелись быстрее! А то точно заболеешь или на пароход опоздаешь - одно из двух.
Еще несколько минут бестолковой суеты и беготни, оханий и причитаний, дележа обязанностей и гневных окриков командира - и вот наконец свершилось! Беспокойное хозяйство разместилось на плавсредстве и отправилось в неизвестность под шелест прибрежных камышей и плеск волн.
Над водой по-прежнему клубился туман, и Салонюк, с одной стороны, тревожился по этому поводу - не приведи Господи наскочишь на мель или берег. А с другой стороны, радовался этому обстоятельству, ибо если партизанам не видно ни берега, ни немцев, которые вполне могут по нему бродить, то и немцы партизан не обнаружат.
Жабодыщенко пристроился у края плота, копаясь в подкладке своей шапки. Там, как мы помним, были у него припрятаны снасточки для ловли рыбы. Естественно, что этот достойный член отряда хотел позаботиться о питании:
- Зараз рыбки зловымо.
Сидорчук пристально вгляделся в даль и никакой дали, естественно, не обнаружил. Все было словно затянуто серой влажной марлей.
- Шось туман сегодни сильный, тильки б не наскочиты на каменюки.
Перукарников, стоя на носу, опустил шест в воду и пощупал дно:
- Не боись, Василь, не наскочим. - И поскольку настроение у него было приподнятое, затянул песню:
Затуманились речные перекаты...
шли домой с войны немецкие солдаты!
Удивленное его репертуаром, эхо немного поколебалось, но все же разнесло слова песни далеко по реке. Салонюк испуганно заозирался вокруг:
- Ты шо, Перукарников, белены объився, чи шо? Так голосно спиваешь, зараз до нас, як мухи на мед, вси фашистськи бомбардувальники позлетаються.
Перукарников сверкнул белозубой улыбкой:
- Виноват, товарищ командир, искуплю!
Жабодыщенко, оторвавшись на миг от рыбалки и подняв глаза к небу, вслушался в тишину:
- Та ни, самолеты в таку погоду не литають.
Волосы у Тараса от такой беспечности встали дыбом:
- Тихише, тихише, хлопци. Добре, шо туман та нас с берега не видно, бо було бы як у фильме "Чапаев", а нам це не подходить, у нас обратной дороги нема.
Жабодыщенко, лежа на животе у края плота и дергая за снасть с наживкой (успел же среди всех хлопот накопать червяков!), прошептал горестно:
- Шось не клюет.
Салонюк приставил к глазам бинокль и принял позу человека, который умудряется что-то рассмотреть в непроглядном тумане:
- Ты бы, Микола, лучше за кулеметом сидив, а не дурью маявся.
Жабодыщенко серьезно возразил:
- У мене отпуск, я не можу. И вообще, за кулеметом Сидорчук сидить - це його улюблена играшка.
Салонюку пришлось оторваться от окуляров бинокля, чтобы прожечь Миколу гневным взглядом. Однако Жабодыщенко был бесчувственным, как бревно, - его такими взглядами пронять было трудно.
- Не видно, що Сидорчук зайнятый та не може нас охороняты? поинтересовался командир.
- Видно, - ответствовал Микола. - Та все одно - не хочу.
Салонюк раздраженно уточнил:
- Так шо, може, мени Маметову кулемет доверить?
Колбажан сразу простил дорогому товарищу Салонюку его байские наклонности и жестокие выходки. И даже последнюю, с сапогами. Он широко улыбнулся и доверчиво обратился к Тарасу:
- Командира, командира, моя у пулемета быть лучше, можна сидеть?
Командир отвечал народной пословицей:
- Калына хвалилась, що з медом солодка... Ты лучше, Маметов, свои чоботы добре держи, бо вони уплывуть на нашу погибель.
Жабодыщенко разочарованно подергал леску и понял, что рыбалка здесь ну вообще никакая. Так что совершенно незачем травмировать тонкую психику товарища Салонюка - овчинка выделки не стоит. Если бы здесь клевало, то он бы стоял насмерть, отстаивая право на отдых, заработанный с топором в руках. Но стоит ли вызывать на себя гнев командира, если на другой чаше весов нет никакой очевидной выгоды? И Микола примирительно забубнил:
- Та вы не хвилюйтесь, товарищу Салонюк, зараз я трохи порыбалю та за кулемет сяду, добре?
Тарас с горечью поведал сам себе:
- Сижу, як лялька на самоваре, ниякои дисциплины.
Маметов не понял, отчего так быстро отпала его кандидатура. Пулемет он любил и давно уже мечтал из него пострелять.
- Товарища командира, - жалобно заныл он, - ну можна моя за пулемет сидеть?
Салонюк уже принял прежнюю позу, в которой, по замыслу, его и должны были запомнить очевидцы и потомки: прямая спина, гордая осанка, высоко вздернутая голова и бинокль в правой руке. Маметов тайфуном ворвался в неспешное течение его мыслей и сбил с толку. Однако Тарас был человеком добрым и сдержанным. Нечеловечески кротким голосом он выговорил:
- Угомонись, сынку, не сегодня. Ось колы вбьють Жабодыщенко, тоди поговорымо.
- Тьфу, тьфу, тьфу, - сплюнул Микола, - не дай бог.
- Вин як мишень - фигура самая приметная, - продолжал Салонюк. - Лежить на брюхе, гвынтивку в руках не держить, ничего не бачить, окрим своей рыбалки, стреляй - не хочу.
Жабодыщенко нервно смотал снасть и недовольно уселся возле пулемета:
- Ну николы не дасть по-людски отдохнуть, дихтатор. У такому тумани нияка фигура як мишень не подходить, це я вам як снайпер кажу.
Салонюк твердо стоял на своем: