— Значить, так, — голосом сказочника начал он, — Галя, будь вона неладна, ось ту зэлэну западню, що в хати була, особысто для нимця зоставыла, бо в такий спосиб выришыла его до ридной стороны видислать. А мы, на свое лыхо, за ным слидом вскочилы, тому зараз, як кажуть, не ворог у нас в гостях, а мы у него дома, тобто у самой середыни цей клятой Нимеччины.
Перукарников аж присвистнул:
— Ничего себе — поворотик событий. Ходила девица по воду да нечаянно утонула.
Маметов совсем не понял, при чем тут Галя и ловушка для немцев, но зато уловил самую важную для себя мысль про утонувшую девицу. Сопоставив известные ему факты, он понял, что Галя — эта самая девица и есть, немец тоже куда-то исчез и горькая сия судьба ожидает теперь весь партизанский отряд. Он переполошился и решительно заявил:
— Моя совсем плохо плавать, моя дальше не ходить!
Сидорчук не мог спокойно смотреть, как изводится его товарищ по оружию. Он дружески похлопал Маметова по плечу:
— Спокийно, спокийно, Маметов, не волнуйся, тут тебе раньше вбьють, чем ты утопнешь.
Жабодыщенко торопливо перекрестился:
— Чуе мое серденько недобре, ой чуе.
Один Перукарников никогда не унывал:
— Тише, ребята, без паники, — широко улыбнулся он. — Как говорят в народе, незваный гость хуже татарина. И немцам в этом предстоит убедиться на собственной шкуре.
Салонюк поднял вверх указательный палец:
— Во, точно! Перукарников дило каже: зараз мы не обычный партизанський пидроздил, а отряд особливого прызначення, бо наша циль — здийснувать в ворожому тылу ризни шкоды та дыверсии, зрозумило?
У Перукарникова в предвкушении прелестей диверсионных развлечений даже глаза заблестели.
— Так точно, товарищ командир!
Сидорчук плотоядно улыбнулся:
— А як же!
Вник в суть происходящего боец Колбажан Маметов, перспектива утопления которого отодвинулась на неопределенный срок:
— А-а, моя не топнуть, моя на фронте биться!
— Фронт в тылу врага, — заметил Перукарников. — Воспоминания, что ли, после войны надиктовать? А то жалко, если такое название пропадет. Главное — аккуратно обойти вопрос о том, как мы в этом самом тылу очутились. Не про Галины же фокусы объяснять советскому читателю.
— Наша сила у тому, — гнул свое Тарас, — що ворог ани сном, ани духом про нас не видае — я так соби хотив бы думаты, — значить, преимущество нашего партизанського отряда — неожиданность.
В том, что внезапность может решить исход боя, не сомневался никто. Каждый из бойцов уже продумывал свой собственный план, согласно которому он будет наносить ощутимый вред проклятому врагу и устраивать диверсии, чтобы подорвать боевой дух противника, внушить ему пессимизм и отчаяние и побудить его сдаться на милость партизан.
Словом, внезапный вопрос Жабодыщенко выбил всех из колеи:
— Звыняйте, товарищу Салонюк, — заговорил он торопливо, — а як вы дизналыся, що мы у ворожому тылу?
Все замолкли, выжидательно глядя на Салонюка, замершего с открытым ртом. Пауза затягивалась, и тогда в ход событий вмешался неугомонный Сидорчук:
— Жабодыщенко, ты що, з глузду зъйихав? Вже не довиряешь свому ридному командиру?
Тот замахал руками, оправдываясь:
— А шо я, шо я? Я тильки спытал, що вже и спытать не можна? Як воно може таке буты, щоб мы из вогню да в полымя вскочили? Щоб ото р-раз, и у саме, можно сказать, логово!
Перукарников пожал плечами:
— Микола, я вас умоляю, какая разница, где немца бить: у себя дома или у него? В тылу небось фрицы пожирнее. И товарищ Сталин всем нам лично вручит ордена за проявленный героизм!
— Ура-а! — немедленно отреагировал Маметов.
Салонюк понял, что утратил контроль над ситуацией.
— Тихише, хлопци, тихише, — приказал он. — Бо до нас з того замку, — помахал рукой куда-то себе за спину, — уси фашисты збегуться, та у финали цей середневичной драмы товарищу Сталину никого буде орденами нагороджувать.
Жабодыщенко схватил свою снайперскую винтовку и лег на землю, пристально вглядываясь через прицел в ту сторону, куда указал его командир:
— Ага, точнисинько якийсь замок видно! — Полюбовавшись некоторое время открывшимся пейзажем, он продолжил как ни в чем не бывало: — Ну та що, у брата мого кума, у западэнцив, таки теж е: от хрест святой, сам бачив.
Салонюк срочно принялся разглядывать замок в бинокль, чтобы самому убедиться, что он не поспешил с выводами:
— Тильки не кажи, що мы з-за Гали попалы до брата твого кума.
Жабодыщенко не собирался сдаваться:
— А шо там зараз — вийны нема, чи там вже тыл?
Салонюк, не отрываясь от бинокля, произнес:
— Жабодыщенко, тоби брехаты, як собаци мух хапаты. Ну що ты не бачишь ниякои разныци миж ридными замками та ворожими? Ворожи в доброму стани, нибыто их вчора построилы. А ридни порушени, пограбовани, на них завжды щось соромнэ намалевано чи напысано, напрыклад: «Тут булы та кохалыся Олесь та Ганна из Полтавы» — та щось у такому роди.
Жабодыщенко, как не раз уже упоминалось, был существом упрямым и неуступчивым:
— Та бис их знае, ци замки. Мабуть, их вси у давнину одна артиль будувала, мени вси воны на одне обличчя, тильки цей ще совковська власть захватить не встигла, тому вин не порушеный та не пограбованый.
Салонюк довольно улыбнулся, предчувствуя, что победит в этом споре:
— Во, ты теж замитыв ознаки, що совковськои власти немае, а теперь скажи мени, яка у замку може буть власть, коли нема совковськои?
Не выдержал сын солнечной Азии:
— Командира, однако, в замке немца сидеть, да?
Тарас тихонько вздохнул:
— Бачишь, Жабодыщенко, вже до Маметова дошло, з чим дило маемо.
Жабодыщенко недовольно забурчал:
— Цей хлопец далеко пойдеть. Не удивлюсь, як що до Ташкенту.