Перукарников, не оборачиваясь, ответил:
— А еще говорят, что зеленого змея на самом деле не существует, что это просто выражение такое.
Но как бы ни были партизаны ошеломлены и потрясены увиденным, отступили они организованно. Как один. И только Колбажан Маметов так и остался сиротливо стоять прямо перед драконом, тараща на него глаза, которые от удивления стали почти круглыми.
— Маметов, — надрывался Салонюк, — ты що мене погано чуеш?!
Маметов, не в силах отвести глаз от диковинной гидры, завороженно отвечал:
— Моя никогда-никогда такой зверь не видеть. В Ташкенте в зоопарке быть, в Москве в зоопарке гулять — такой большой и красивый не видеть.
Салонюк напряженно вслушивался в этот лепет:
— Ну що вин там каже? Говорыть, як тры дни хлиба не ив.
Неизвестно, чем бы закончилась сия встреча. Возможно, что и ничем. Храбрость храбростью, но недаром изо всех русских полководцев Салонюк больше всего ценил Кутузова, за которым надо было еще хорошенько погоняться, чтобы вступить в смертельный бой. Командир как раз собирался отдать соответствующие приказы: миномет к бою, руки в ноги — и айда.
Зверушка-то не виновата, что она родилась и выросла в стане идеологического противника и смертельного врага. Она же тварь безмозглая. И связываться с ней недостойно коммуниста с многолетним стажем. Опять же, если сбежать, наверняка целее будешь.
Словом, вполне логично рассуждал Тарас Салонюк, прикидывая, как короче изложить план действий своим подчиненным.
Но тут, ко всеобщему изумлению, трехглавый дракон, жутко похожий по описаниям на тех, которые глотали добрых молодцев вместе с конями у Калиновых мостов и похищали красных девиц, вступил с партизанами в контакт. Он наполовину высунулся из воды, учинив на озере жесточайшее волнение, и людям пришлось задрать головы, чтобы как следует его рассмотреть. Гидра была великолепна. Всем хороша.
Только вот в передней правой лапе держала она сапог бойца Маметова и трясла им в воздухе. Центральная голова согнула длинную шею, приблизившись к оторопевшим бойцам, и вопросила на щирой украинской мове:
— Ну и хто зробыв цю гадость?!
Вторая, левая, голова эхом откликнулась:
— Хто кинув цю гыдоту до моей хаты?!
Правая прокурорским оком уставилась прямо на Маметова:
— Мабуть ты, вузькоглазый, тут браконьерством займаешься? Бачу, у тебе другый такий чобит е? 3 тых самых часив, як вы хлынулы из своих монгольских степив, нема спокою…
Маметов попятился:
— Моя не рыбак, моя охотник!
Голова Дрих сердито рявкнула:
— Что, нельзя по-людски рыбу ловить, обязательно надо западло устроить? Эх, не зря знающие люди говорят: «Вывести бы вас в чистое поле, поставить лицом к стенке да пустить пулю в лоб!»
Дракон раздраженно швырнул мокрый сапог на берег, и его левая голова — Гельс — снова произнесла по-украински:
— Ты його хресты, ты його святы, а воно в болото лизе!
Голова Энн укоризненно заметила:
— Разве можно такую отраву в воду бросать? Рыба вон вся наутек кинулась, в озере чистого глотка воды не осталось! Люди вы, в конце концов, или не люди?!
Жабодыщенко, Перукарников и Сидорчук ответили дружным хором:
— Люди!
Салонюк же знал, что перед такими монстрами нужно расшаркиваться и вести себя совершенно иначе:
— Звыняйте, ваше высокоблагородие, — вкрадчиво сказал он, — бильше такого не повторыться!
Голова Дрих грозно всмотрелась в командира партизанского отряда:
— А, это ты, Салонюк? А тебя, товарищ Салонюк, надо на партийном собрании как следует проработать за головотяпство и недостойное коммуниста халатное отношение к важному делу организации партизанского движения. Распустил отряд — хуже борделя, понимаешь!
— В борделе как раз был порядок, — вставила голова Гельс.
— Тем более.
Голова Энн внесла свое предложение:
— Может, его партбилета лишить?
— Штраф взять за хулиганские выходки, — подбросил идею Дрих.
Гельс охотно поддержал коллегу и родственника:
— И в штрафную роту отправить.
Салонюк и глазам, и ушам своим уже не верил. И от изумления просто утратил дар речи. Великий немой — это очень верно подмечено, как раз про товарища Тараса.
Перукарников выступил вперед со своим верным автоматом:
— Не позволю с товарищем Салонюком так обращаться, он не виноват, он спал… то есть отдыхал после тяжелого ратного труда. А в том, что маметовский сапог в озеро попал, виноват я!
Сидорчук перебил друга:
— Ваня, та не ходы вокруг да около, кажи ему, як е. Кажи, що цей чобит я у воду кинув… Та хто вин такий, що тут указуе?!
Голова Дрих недовольно зашипела:
— Чья бы корова мычала, а твоя, Сидорчук, молчала. Кто каждый год с кумом на ставке рыбу динамитом глушил?
Энн недовольно добавил:
— У меня до сих пор правое ухо ничего не слышит!
Гельс кровожадно улыбнулся:
— Я тебя еще два года назад мог сожрать, когда ты через речку по ночам к соседской жене плавал! От удивления ожил Салонюк:
— Жинка Тимофея — твоя полюбовныця?
Сидорчук стал красным, как вареный рак:
— Та ни, бреше усе вин.
Салонюк взялся за голову:
— Який страх, а я завжды думав, що ты до Маруси залыцяешься.
Сидорчук был уже не красным, а багровым:
— Та кому вона нужна, твоя Маруся, вона ничого не умие, даже корову доить. За ней усе маты робыть!
Разбушевался и Салонюк:
— Маруся — гарна дивчина, чого ты так разлютывся?
Сидорчук жестко блюл свои интересы, забыв и о гидре, и о войне, и о немцах. Вопрос был поставлен животрепещущий:
— Гарна-то гарна, та на що вона мени здалась?
Гельс-Дрих-Энн понял, что о женщинах мужчины в лесу могут беседовать практически вечно. Три головы в унисон грянули:
— Эй, там на берегу, оставьте Марусю в покое!