— Товарищ командир, а может, урюк прав — да нам с фрицем мир заключить? А немец нас на броне подкинет? Все лучше будет, чем пешком волочиться да комаров в лесу кормить. И ящичек с минами подвезет до места назначения.
Салонюк понял одно: тяготы войны сказались-таки на душевном здоровье его товарищей. Сперва Маметов, теперь вот Перукарников. Он внимательно поглядел на Ивана:
— Куды вин тебе подкине… на брони? Дурья твоя башка! Ты ему на брони потрибен тильки для того, щоб вона не пошкарябалась, колы по нему з нашего боку пушки вдарять. Вин за цю знахидку от фюрера ще одын хрест получить.
Однако долго сердиться Тарас не умел. Поэтому уже через минуту тише и спокойнее продолжил:
— Був у нашему колхози одын такий, як ты, Перукарников. Ему все одно було, на чому йихаты, абы тильки пишком не иты. Вин так и поихав до Германии на фашиському грузовику у супроводи взвода ахтоматчиков.
— Да хотя бы поглядим на него, — предложил Иван смущенно. — Попытка не пытка, а за спрос, как говорится, денег не берут.
Танк действительно стоял там, где указал Маметов. И немцы и впрямь были бы очень рады увидеть хоть одного живого партизана, потому что, протрезвев, Морунген понял, что партизаны — это братья по разуму. А братья по разуму обязаны держаться вместе.
Наткнувшись на Маметова во второй раз, Дитрих старался вести себя как можно дружелюбнее. И хотя этот боец разговаривал по-русски еще хуже, чем он, вскоре барон выяснил, что партизанский отряд и сам был бы счастлив узнать, куда подевались родимые Белохатки. И что ящик с минами таскать на себе очень тяжело, а товарищ Салонюк запрещает его выбросить, хотя миномет окончательно и бесповоротно погиб — и именно этот дикий грохот немцы и слышали.
Словом, отчаявшийся отыскать снег, Белохатки, вторую танковую бригаду и полиглота Хруммсу, экипаж «Белого дракона» был готов везти на броне целое партизанское соединение Сидора Ковпака — не то что пятерых милых людей, с которыми их объединяли общие интересы.
Однако Салонюк осторожничал.
Чужая душа — потемки, и по-своему он был совершенно прав, не доверяя немцам.
С другой стороны, клятые фрицы казались ему близкими людьми. Их даже было жалко уничтожать, потому что других родственных душ нигде не наблюдалось.
Жабодыщенко, смущаясь, робко — как на школьном экзамене — обратился к Салонюку:
— Товарищ Салонюк, я, конешно, выбачаюсь, бо в танках мало що розумию, та щось мне здаеться, шо ця танка какась-такась трохи дивна. На боку нема нияких цифер та нияких знакив, кроме тих бисових хрестив, що на усих их танках малюють. Я доси николы такого не бачив.
Перукарников неожиданно поддержал товарища:
— Да, этот танк совсем не похож на те, что мы у реки видели. К тому же те на другом берегу остались, а этот здесь непонятно откуда взялся. Мост-то мы взорвали. И тут он как въехал в избу!
Салонюк прищурился:
— То-то я и бачу, що вин зовсим одын крутыться. Молодець, Перукарников, колы захочеш, можеш добре соображаты.
Пока Салонюк рассматривал танк в бинокль, Жабодыщенко думал. И придумал совершенно сногсшибательную теорию.
— Може, — с завываниями произнес он, — це якась дьявольска танка, котра усих партизан заманюеть в пекло?
Тарас уронил бинокль и повернулся к бойцу. Ему уже было дурно от всех этих кошмарных историй, а подчиненные, похоже, не собирались останавливаться на достигнутом. Маразм крепчал.
— Ну ты завжды, Жабодыщенко, як що-небудь брякнешь, то потим хоч к нимцям у полон з давайся. Тебе салом не годуй, тильки дай кого-небудь напугать. Ну яка дьявольска танка може буты на фронти? На фронти може буты тильки два виды танки: ворожа — нимецька, або наша ридна! На що ты, Жабодыщенко, потрибен дьявольской танке? Ты що, выдатный партизаньский грешник? — И командир пробормотал потрясение: — Николы не думав вид себе таке почуты.
Тем ярким солнечным утром Морунген делал очередную запись в своем дневнике. Рядом с ним лежал атташе-кейс с бумагами.
Из лесу выглянули изумленные партизаны. Салонюк недоверчиво разглядывал диковинный танк и странного немца, шевеля усами, словно знаменитый тараканище. Не вынеся этой идиллической картинки, он забурчал себе под нос:
— Шо вин там робыть? Пише, чи шо? Тоже мени, розумиешь, нимецький казочник — Ганс Християн Андерсен! — Тут он обернулся к Жабодыщенко: — Ну що претендент на значок ГТО, давай хапай свою снайперську гвынтивку у Перукарникова та лизь на цей… — подозрительно уставился на незнакомое дерево, — мабуть шо дуб.
Сидорчук с Перукарниковым дружно подпихивали Жабодыщенко снизу, тот покраснел как рак, раздувал щеки и делал отчаянные попытки взобраться на дерево. Сапоги все время соскальзывали по голому стволу.
Тарас как завороженный смотрел на эту картину несколько секунд. Потом его нервы не выдержали:
— И чому тебе тильки, Перукарников, вчилы в твоему инстытути? Командир не пидкаже — сам не здогадаешься, шо з цего верхолаза з церковно-приходськои школы треба чоботы зняты, инакше вин до вечора, — потыкал пальцем наверх, — туды не забереться!
Пыхтение, сопение и бульканье наконец затихли. Жабодыщенко вместе с винтовкой исчез в густой листве.
Салонюк напутствовал Маметова, и стороннему наблюдателю вполне могло бы показаться, что он несколько ревнует своего бойца к «немецкому сказочнику».
— Ну от, Маметов. Иды до свого нимецького приятеля. Я з хлопцямы звидсы подывлюся, як вы будете на радощах цилуватыся. Иды, иды, бачишь, вин якраз, мабуть, твоий мамци в Ташкент гумористичное пысьмо пише про те, як одын узбецький партызан пострилом из миномета спас йому життя. Иды, не бийся: якщо вин тебе погано встретит, Жабодыщенко його зверху из гвынтивки кокнет.
Он прищурился, разглядывая крону дерева, где шелестел, шуршал, кряхтел и издавал нечленораздельные звуки карабкающийся Жабодыщенко. Разочарованно скривился и обратился к себе с глубоким сочувствием: