Капитан Литовченко тоже слегка смахивал на отморозка, но при этом личностью слыл незаурядной и харизматической. Добрая сотня задержаний с применением огнестрела, несколько пулевых ранений и одно ножевое, именные часы и денежные поощрения от руководства. А грамот от того же руководства у него набралось столько, что пришлось оклеивать ими кухню.
Вместо обоев.
По сравнению с легендой сыска, как будто сошедшей с полотен А.А. Дейнеки, Борис Вересень и впрямь выглядел неважно. Канцелярская крыса против боевого мангуста – на чьей стороне симпатии сторонних наблюдателей, можно даже не спрашивать. Уж не совершил ли он роковую ошибку, притаранив сюда Мандарина? Что, если дурацкий парень поступит так же, как поступил две недели назад – обхватит лапами бычью шею Литовченко и прилипнет к нему навсегда? От этой безрадостной перспективы у Вересня защипало в глазах и засосало под ложечкой.
К счастью, опасения оказались напрасными.
Мандарин посмотрел на и.о. начальника убойного отдела снисходительно, хотя и с симпатией. После чего вытащил правую лапу в белом носке и протянул ее в сторону капитана. Тот аккуратно пожал ее и с чувством произнес:
– Ты смотри, что делается! Польщен, польщен! Добро пожаловать в команду, Мандарин!..
Общий приподнятый настрой сцены был несколько подпорчен Кукушкиным. Отто Генрихович хмыкнул, прокашлялся и выдал на-гора ехидное замечание:
– Что цирк-то устраивать? Кота они в команду приглашают! Вы для этого сюда пришли? Может, обратите, наконец, внимание, на скромного судмедэксперта? Оцените то, что он в клювике вам принес?..
В клювике у Кукушкина находился довольно внушительный массив данных, извлеченных из детального осмотра, а затем и вскрытия утопленника. Самое главное Вересень уже знал: прежде, чем погрузиться в воды озера, гражданин Германии Вернер Лоденбах схлопотал пулю. Оставалось выяснить недостающие подробности.
– Нуте-с, пройдемте к телу, друзья! – в голосе Кукушкина послышались игривые нотки.
– А без этого никак нельзя? – взмолился Вересень.
Судмедэксперт брезгливо улыбнулся, а следом осклабился и Литовченко. Если бы не Мандарин, Боря оставил бы эти гримасы и кривые ухмылки без всякого внимания. Но дурацкий парень, наполовину высунувшийся из кенгурятника, нервно поводил ушами, пытаясь понять, что же происходит. Выглядеть слабаком в глазах кота вовсе не входило в планы следователя, и поэтому он смирился с неизбежным.
Тело так тело.
– Сейчас, я только кота устрою. Не тащить же его в прозекторскую..
Подойдя к кушетке, Вересень сбил плед на манер гнезда, после чего погрузил в импровизированное гнездо кенгурятник. И, хотя дурацкий парень не проявлял никаких признаков беспокойства, все же нагнулся и шепнул:
– Будь молодцом. Я скоро.
…В прозекторской – квадратном, обложенном белым кафелем помещении – горели все те же лампы дневного света. Еще одна лампа, похожая на операционную, нависала над столом, где лежало то, что осталось от утопленника. К ребру стола был прикручен длинный, в два колена, стальной кронштейн, на вершине которого болталась большая лупа.
Вересень вошел в прозекторскую последним, плотно притворил за собой дверь, да так и остался стоять возле нее, ежась от холода. Температура здесь едва дотягивала до семи-восьми градусов, но это в случае Вересня можно было считать благом: холод слегка купировал запах, идущий от полуразложившегося тела.
– Как же ты здесь работаешь? – шумно удивился Литовченко. – Тебе молоко нужно давать за вредность!
– А то, – Отто Генрихович потупился. – Согласен и на водку. Итак, что мы имеем на сегодняшний день. Мужчина, белый…
– Синий, – поправил капитан.
– Мужчина, белый, – снова забубнил Кукушкин, не обратив никакого внимания на реплику капитана. – Рост сто восемьдесят три сантиметра. Возраст… Около тридцати. Или чуть за тридцать. Смерть, как я и предполагал, наступила месяц тому назад, если быть совсем точным – между двадцатым и двадцать первым июля. Утопленником в классическом понимании он не был. Он был застрелен, и в воду попал уже потом.