– И я тебя люблю.
– Такая любовь мне не нужна.
– Ну, какая-какая?
– Дружеская. Пошел ты к черту с такой любовью!
Он крепко ухватил Данила за плечи, притянул к себе и чмокнул в макушку.
– Я просто не в твоем вкусе? – прошептал Данил. – Не соответствую твоим представлениям об идеальной любовнице?
– Никто не соответствует моим представлениям об идеальной любовнице. Но дело не в этом.
– А в чем?
– Ты же меня знаешь, Данил. Знаешь, как никто. Сколько длится страсть?
– Э-э…
– Два-три месяца, не дольше. А потом я начинаю скучать и расстаюсь с девушками без всякого зазрения совести. И это еще не все…
– Ну, да. Ты бегаешь от них и делаешь вид, что ничего между вами не было.
– Словом, веду себя, как мудак и ничтожество, – подытожил Он и рассмеялся.
– Тогда тебе следует жениться на мне. Мудаки и ничтожества – моя специализация.
– Не выйдет. Ты – единственный человек, которым я дорожу. Хочешь стать обычной телкой, которую задвинут в дальний угол через пару месяцев?
– Хочу.
Что ж, придется быть честным до конца.
– Скажу тебе одну неприятную вещь, Данил. Пообещай, что не обидишься.
– Постараюсь. Валяй.
– Ты не привлекаешь меня сексуально. Не возбуждаешь, одним словом. Все, что угодно, – только не это.
– Я такая страшная? – Данил беззвучно заплакал. – Отвратительное, кошмарное чмо? Краше в гроб кладут?
– Ты красивая, очень красивая. Но, черт… У нас разный набор ферромонов. Не совпали, такое случается…
– Это у тебя разный. А с моим как раз все в порядке, – Данил попытался вырваться из его объятий, но, встретив отчаянное сопротивление, затих.
– Пусть так. С тобой все в порядке, а я – жертва генетической аномалии. Пусть так.
– Даже бутылка водки не спасет?
– Мы с тобой уже столько выпили, что надеяться на это глупо.
– Глупо, да. Глупо надеяться. Пусти меня.
– Сначала скажи, что не обижаешься и мы по-прежнему лучшие друзья.
– Пусти.
– Нет.
В тот вечер они крепко напились, а на следующее утро Данил исчез. И пропадал около недели, после чего как ни в чем не бывало объявился в его комнатушке, в старой питерской коммуналке на улице Воскова.
– Ты, наверное, решил, что я покончила с собой от неразделенной любви, – вместо приветствия сказал Данил, стоя на пороге.
– Честно? Были такие мысли.
– Не дождешься.
– Вообще-то я волновался. Даже заявление в милицию написал, – соврал Он.
– Я тронута.
– Впредь не заставляй меня переживать по пустякам.
– Постараюсь. Мы ведь друзья.
– Лучшие. Свадьба, как я понимаю, отменилась? Или вы тайно венчались в кафедральном соборе города Псков, а потом проехались по Золотому кольцу?
– Ты же знаешь, я буддистка, так что – никаких соборов, тем более – кафедральных. А женишку пришлось дать отставку.
– Потому что он – мудак и ничтожество?
– Потому что он – прекрасный человек. Зачем обрекать его на страдания? Это было бы негуманно.
Никакого напряжения в голосе Данила не чувствовалось, никакого подвоха. Возможно, неделя понадобилась ему, чтобы понять всю бесперспективность своих притязаний. И согласиться на синицу в руке, если уж небесный журавль с пробитым стрелой рисованным сердечком недостижим. Во всяком случае, с тех самых пор они ни разу не возвращались к тягостному для обоих разговору. А их дружба стала еще нежнее, теперь в ней появилось что-то от братско-сестринской привязанности: они – одни во всем мире и могут надеяться только на себя и друг на друга. Данил не предаст, в лепешку разобьется, а сделает все, что Он ни попросит. Данил всегда выслушает и даст дельный совет, не будет смеяться над его самыми сокровенными мечтами, как он сам никогда не смеялся относительно завиральных Даниловых идей вроде Тимбукту. Вместе они пережили не самые сытые студенческие времена, вместе пробовались в десяток репертуарных питерских театров. Данил, в конечном итоге, осел в ТЮЗе, на второстепенных ролях тинэйджеров с трудной судьбой, а его приняли в штат театра им. Комиссаржевской и тоже – на второстепенные роли. Их недавняя идея организовать собственную антрепризу накрылась медным тазом еще на стадии читки камерной пьесы на троих: приглашенный третий актер вошел в алкоголический штопор и на читку не явился. А играть пьесу на двоих категорически отказался уже Данил: такие пьесы сплошь и рядом – о страсти или ненависти, а этого Данилу хотелось бы избежать. И в жизни, и на сцене.