– Стань мною, – шепчу, – стань плотью и кровью моей…
Отныне я хочу, чтобы мною стало ВСЕ. Потому что я так хотела, чтоб частью меня был Ама. Он любил меня. Лучше бы он соединился со мной раз и навсегда, чем исчезнуть из моей жизни! Тогда бы мне не пришлось оставаться одной. Без него. Он говорил: я для него – все… Почему он пропал? Как посмел он пропадать?! Зависшее в комнате молчание вспарывает дикий крик крик боли, рожденный где-то в моих глубочайших глубинах. Открываю общую нашу с Амой шкатулку для драгоценностей. Достаю новый стержень-«гвоздик». До двухграммового я растянула дырку только вчера, дальше не получится, хоть ты тресни. Но я все равно достаю из шкатулки «невесомый» стержень – «нулевку» из халцедона-и вижу, как белее бумаги становится лицо Шибы-сан, неожиданно осознавшего, ЧТО я собираюсь сделать.
– «Нулевка»? У тебя же вчера еще четырехграммовка была!
Я даже не оборачиваюсь. Даже не даю себе труда воспринять слова Шибы-сан. Просто подхожу к зеркалу, пристально смотрю в стекло, вытаскиваю двухграммовый стержень и начинаю впихивать в дырку «нулевку». В середине процесса меня передергивает от острой боли, но я не останавливаюсь – забиваю стержень до конца. Шиба-сан протягивает руку – остановить… нет, уже поздно. Гвоздь плотно, удобно сидит у меня в языке.
– Какого хуя ты творишь?!
Шиба-сан силой открывает мне рот. Смотрит. Лицо – мрачное.
– Ну-ка высунь язык!
Я выполняю приказ. По языку бежит кровь, падает на паркет, смешивается там со слезами, которые недавно бежали по моим щекам.
– Вытащи сейчас же.
Мотаю головой. Его лицо каменеет.
– Говорил же я тебе: не гони лошадей… – шепчет он и сжимает меня в объятиях.
Он обнимает меня. Крепко. Впервые. Я не представляю, что делать, – просто устраиваюсь поудобнее в его руках и сглатываю кровь, льющуюся с языка.
– После «нулевки» разрежу надвое, – говорю.
Вышло невнятно и нелепо – точь-в-точь как Амина улыбка.
– Хорошо. Ладно.
Замечаю, что слезы остановились. Думаю – а что бы сказал Ама, если б увидел у меня в языке «нулевку»? Наверно, заулыбался бы. Порадовался за меня. Сказал бы: «Ну, теперь недолго осталось!»
Я пила пиво и плакала, плакала – и ждала Аму. Шиба-сан все смотрел на меня, смотрел – но ничего не говорил. Как-то незаметно настал вечер. В комнате – все холоднее, меня пробирало дрожью. Шиба-сан без единого слова включил обогреватель, принес одеяло, накинул мне на плечи, а я так и сидела не шелохнувшись. Кровь из языка лить давно перестала, а слезы – то приходили, то уходили… Меня так и носило между горем и гневом. Наконец часы пробили семь, в это время Ама обычно с работы возвращался. Теперь я каждые десять секунд смотрела на циферблат. То открывала мобильник, то закрывала. Несколько раз звонил^Аме – нет, снова и снова – автоответчик
– Слушай, а ты не знаешь, в каком магазине Ама работает?
– А ты сама не знаешь? – Шиба-сан глядит удивленно.
Правильно удивляется. Мы с Амой вообще ничего друг про друга не знали.
– Нет, не знаю.
– В секонд-хенде он работает. Вы, братцы, вообще ни хрена друг о друге не знаете, так, что ли? Такты с ними еще не связывалась?
– Нет.
Шиба-сан рывком открывает свой мобильник, щелкает по номеру в телефонной книжке…
– Это я. Я насчет Амы звоню… Да? И на работе сегодня не появлялся? Так Ага. Он и домой не вернулся… нет, не знаю еще. Да. Позвоню вам, как только хоть что-то узнаю.
Совершенно ясно – на работе никто ничего не знает. Шиба-сан дал отбой и вздохнул.
– Этот парень сказал – он вчера ушел в обычное время, а сегодня просто не явился. И не позвонил, не сказал, что заболел, – ничего. Парень злющий был. Сказал – он несколько раз Аме на мобильник звонить пытался, но дозвониться не смог. Я хозяина этого секонда хорошо знаю. Вообще-то это он мне одолжение сделал, когда Аму на работу взял.
Я не знаю про Аму НИЧЕГО. До вчерашнего вечера я думала – про Аму мне хватит знать и того, что я вижу своими глазами. А теперь ясно – я просто слепа была, просто мне другого и не хотелось. Почему я не спросила, как его зовут? Почему не спрашивала о его семье?
– У Амы семья есть?
– Точно не скажу. По-моему, кто-то из родителей у него жив. Кажется, припоминаю – он об отце своем что-то говорил.
– Правильно… – шепчу и опять принимаюсь плакать.
– Давай сходим поедим. Я уже подыхаю с голоду.
Стоит Шибе-сан это сказать – и я рыдаю уже в голос. Мне-то самой и пива хватало, а вот Ама – он^всегда говорил, что с голоду подыхает, а потом вытаскивал меня в кафе – ужинать.
– Я здесь останусь. А ты, Шиба-сан, иди.
Шиба-сан не отвечает. Просто идет в кухню, роется в холодильнике.
– У вас, кроме алкоголя, вообще ни черта нет, – говорит. Вытаскивает пакетик соленых кальмаров. В эту минуту звонит его телефон.
– Звонят! – кричу, гораздо громче, чем собиралась. Сердце колотится отчаянно, до тошноты. Прижимаю руку к груди, другой рукой подхватываю телефон. Бросаю Шибе-сан. Он ловит. Отвечает.
– Алло! Да. А, да. Понимаю. Да, мы выезжаем немедленно.
Шиба-сан дает отбой. Твердо кладет руку мне на плечо. Смотрит в глаза.
– Они нашли труп в Йокосука. Может, это и не Ама. Но на теле – тату в виде дракона. Они хотят, чтоб мы приехали в морг на опознание.
– Ладно.
Ама погиб. Тот Ама, которого я увидела в морге, уже не был человеком – так, просто тело. Существа по имени Ама больше не существовало. Когда я посмотрела фотографии, когда увидела, каким его нашли, – чуть не отключилась. На груди ножом вырезан узор – паутина, по всему телу – сигаретные ожоги. Все ногти выдраны, из члена торчит что-то, похожее на палочку благовоний. Короткие волосы вырваны целыми прядями, голова – изрезанная, окровавленная. Перед тем, как его убить, ему причинили адские муки. Человека, который принадлежал мне, истязал и убил кто-то, кого я абсолютно не знала. Никогда не испытывала я такой боли и отчаяния, как в ту минуту!
Тело Амы увезли на вскрытие – дальше резать увезли… а я так устала, даже разозлиться толком не смогла. Последнее, что я сказала Аме, – «Счастливо!». Крикнула – и даже не обернулась, думала, стоит или не стоит идти к Шибе-сан. Шиба-сан поддерживал меня под руку – каждый раз, как я спотыкалась, а когда в морге на колени упала – подхватил… Права я была. Нет для меня счастливого будущего.
– Луи, возьми себя в руки.
– Не могу.
– Ну, попробуй поесть немножко.
– Не могу.
– Тогда хоть поспать чуть-чуть попытайся!
– Не могу я!
После того, как Амино тело нашли, а Шиба-сан меня к себе увез, пожить временно, этот диалог у нас много раз повторялся. В конце он всегда языком щелкал и ворчал:
– Ты говорить нормально – и то не можешь.
Вскрытие показало – Аму задушили, но все то время, пока его так страшно истязали, он был еще жив. Только мне плевать было на детали, на подробности, мать их! Я просто хотела, чтоб нашли того, кто это сделал! Ведь должны ж были хоть какие-то улики остаться? Сначала я вообще об одном думала – это дружки того парня из Синдзюку, но когда тело увидела – засомневалась. Слишком уж экстремально, совершенно не стиль и почерк мелких бандитов. Никакой гангстер не станет рисковать, терять время, оставлять так много ожогов, засовывать в мочеиспускательный канал – на всю длину – палочку благовоний… Кто бы это ни был – жаль, что он не выбросил тело в залив. По крайней мере тогда бы его, наверно, не нашли бы, я бы так и могла верить дальше, что он живой! Парня того убил Ама, в этом копы не сомневались. Но теперь, когда и жертва, и преступник были мертвы, дело закрыли.
Я пошла на похороны Амы. У отца его было доброе лицо, и поздоровался он со мной по-доброму. Его, похоже, ни капельки не волновали мои высветленные волосы, совершенно не подходящие к ситуации и чудовищно выделяющиеся на фоне черного костюма. В крематории крышку гроба чуть приоткрыли, Амино лицо видно было, но смотреть я не могла. Не хотела прощаться. Хотела верить, что Ама, которого я видела в морге, все еще жив, а это существо в гробу – кто-то другой. Что я могла^делать? Только бежать от реальности. Но каждый раз, как я пыталась уйти от боли, как раз присутствие этой боли и объясняло мне – похоже, я уже начинала любить Аму.