Нильяр понимал, что поступает неправильно, но ярость… родовая ярость, гордость, страх за близкого и злость на себя выплеснулись вспышкой Силы. Побледневшее лицо Илши, от которого вмиг отхлынули краски. Закушенная клыками от боли губа. Пальцы, беспомощно царапающие ошейник. Слипшиеся от пота волосы. Но остановило его не это, а смиренная покорность в глазах всегда несгибаемого существа. Это было настолько мерзко и неправильно, настолько напомнило тот день, что принц, дернувшись, разорвал контакт. Не выдержал, бросился к другу, легко касаясь пальцами багровых полос на шее, но, щадя его гордость, не стал опускать закрывающий шею ворот.
— Прости, — глухо, — я зарвался.
— Ничего, аlli, — на бледных губах мелькнула и пропала горькая улыбка, — я понимаю твой гнев.
— Нет, faere mio, это я твой вечный должник. Веду себя, как неуравновешенный подросток. Ты — тот, перед кем мне незазорно встать на колени…
Золотые глаза напротив вспыхнули сверкающим янтарем, обожгли теплом. Его простили.
— Тебе надо больше отдыхать, Нир, ты еле сидишь, — уже серьезно заметил иршас, не сводя с принца внимательного взгляда.
Илшиарден был, наверное, единственным существом, кроме отца наследника, кому дозволено было разговаривать с ним в таком тоне. Слишком многое их связывало. Узы крепче и сильнее родственных. Друг был ближе младшего брата и сестры, ближе императора и императрицы. А он, ненавидя собственную ошибку, выместил гнев на том, кто пострадал тогда сильнее всего.
Вздохнул, стирая пальцами с висков паутинку усталости, и вернулся назад в кресло.
— Шш-што? — от волнения сбился на шипение. — Что ты хотел мне сказать и о ком? Илшшш?
Вязкая, дикая попытка извиниться без слов. Когда не знаешь, что сказать ещё, и не знаешь, как сказать. Слушать, только слушать — жадно, внимательно, не перебивая. Вглядываясь в осунувшееся лицо и пытаясь подавить чувство вины. Горькое, мерзкое, правильное.
Звонким щелчком распахивается створка окна, впуская струю воздуха, ворвавшегося по-летнему теплым ветерком с привкусом зацветающих терпко-мягких цветов аллиа, светлых и ярких, как охватывающая душу печаль. О том, чего уже никому и никогда не дано изменить.
Пальцы против воли тянутся вперед, стискивая чужую руку, сжимая холодные пальцы. Разговор без слов. Прощение… прощание? К счастью, нет.
Озабоченный взгляд и морщинки на лбу. Тень покорности в глазах, от которой хочется завыть волком. Но пока нельзя ничего сделать. И даже рассказать никому нельзя. И отцу. Императору. Ему
— особенно.
— Я помогу. Знаю, тебе больно, — вырывается отрывистая фраза. — Позволишь?
— Ладно, — натянутая усмешка.
Мужчина склоняет голову чуть вперед, кладя лоб на согнутые в локте руки. Словно несколько минут назад не он был настолько оживлен.
— Расскажешь все-таки?
Тихий выдох сквозь зубы.
— Да. Ты же сам отозвал меня с задания два десятка лет назад, помнишь?
— Конечно. Тогда случилось первое убийство.
— Вот, — золотые глаза затуманились, словно он пытался вернуться на много лет назад, — я говорил, что полюбил. Но я так и не решился тебе сказать, что она моя истинная, моя избранница, понимаешь? Вернее, стала ей. Я проверял.
Назвал бы безумием прежде, но не теперь. Вот что сохранило его рассудок, что позволило сохранить себя и даже магию. Это многое объясняет. Или не объясняет ничего. Но пока что он не расскажет о своих сомнениях, не время да и не место. Сейчас Илши просто не станет его слушать.
Пальцы осторожно отогнули ворот мундира, размотали шейный платок. Он не поморщился, касаясь пальцами воспаленной, кровоточащей кожи, которую сжимала тонкая металлическая полоса. Прохладные пальцы касались кожи легко-легко — и от них зелеными змейками расходились пронырливые искры, подлечивая кожу и снимая воспаления. Плохо, тут нагноение… Нильяр покачал головой, делая знак Илшу не шевелиться.
— Потерпишь?
— Куда я денусь…
Рану надо обработать, а снимать ничего нельзя. Не впервой, впрочем. И давить, душить чувство вины и собственной беспомощности — не впервой.
Друг словно почувствовал — хотя, почему словно? Слишком давно они рядом друг с другом, кровная связь практически стала и эмпатической.
— Если она твоя истинная и осталась ею спустя столько лет, значит, она должна быть прекрасна. Дождалась? — без капли сомнения спросил наследник.